Мужчины Мадлен - Елена Арсеньева

– Остальное я знаю, – кивнула я. – Но зачем вы пришли? Не ради же того, чтобы рассказать мне подоплеку всей этой истории!

– Нет, я пришла, чтобы рассказать вам о ее последствиях, – надломленным голосом произнесла Франсин. – А последствия состоят в том, что Этьен отказался жениться на мне.

– Наконец-то! – радостно заорал Коротков. – Куда ты подевался? Они меня тут уж совсем было к ногтю…

– Да, – проговорил вновьприбывший, потирая висок и мучительно морщась, – несмотря на происки некоторых неблагодарных тварей, в частности, вот этого подлеца, – он ткнул пальцем в Виталия, – я все же появился! Однако каков ты тип оказался, Виталик! Надеюсь, что угрызения совести доведут тебя до инфаркта и загонят в гроб…

– Да как ты смеешь! – взвился было Виталий, однако вдруг схватился за сердце, стих, опустился в кресло.

– А кто ты еще? – укоризненно глянул на него пришедший. – Как тебя еще назвать? Я нашел тебя без памяти в аэропортовском сортире, вызвал тебе медицинскую помощь, чуть не опоздал из-за возни с тобой на рейс, который, черт его дери, посадили в Нижнем, из-за чего я вляпался в крупные неприятности… Сплошные издержки и убытки из-за тебя! И ты вдруг набрасываешься на меня всей своей медвежьей тяжестью, выламываешь мне руки, запихиваешь в какой-то вонючий подъезд, да еще подпираешь дверь дрыном, так, что ее невозможно открыть изнутри… Понадобилось немало времени, чтобы я очухался и поднял крик, после чего меня освободили добросердечные нижнегорьковцы.

– Мало, – с сожалением прохрипел Виталий.

– Чего мало? – приостановил свои обличения вновьприбывший.

– Мало понадобилось времени.

– Ну, время вообще понятие относительное, – пожал плечами «благодетель» Шеметова. – Главное, что я оказался в нужном месте.

– А по-моему, – с самой невинной из своего обширного запаса невинных и даже невиннейших интонаций перебила Алёна, – насчет места вы ошибаетесь. C’est pour hommes…

Человек несколько опешил.

– Только для мужчин? – спросил он растерянно. – С чего вы вдруг по-французски заговорили? И что, вы себя к мужчинам причисляете?

– Отнюдь, – усмехнулась Алёна. – Помните, там, около туалета в аэропорту Шарль де Голль, вы сказали: «Madame, c’est pour hommes!» Я заметила что-то странное в вашей фразе, но тогда мне не до того было. Потом дошло: ни один француз так не сказал бы. Она грамматически неверна. Это так, в порядке вашего образования я говорю, Павел Васильевич, господин Махалов.

Поименованный остолбенел:

– Откуда вы меня знаете?!

– Оттуда, – несколько туманно объяснила Алёна.

– А, понятно, вам Виталя сказал.

– Я тебе никакой не Виталя, идиот! – возмутился Шеметов и снова схватился за сердце, слабо добавив: – Никому я ничего не говорил…

– Не говорил, не говорил, – подтвердила Алёна. – Я сама догадалась. Так же, как о том, что именно вы навернули Виталия по голове в туалете в аэропорту Шарль де Голль, заперли его в кабинке, а потом вынули из рамы картины то, что там было… и бросились бежать.

– Что?! – разом вскрикнули Виталий и Павел (ну да, мужчину звали именно так, но, как уже можно было понять, имя его Алёна не просто так вычислила, каким-то чудом, а узнала от Егора в одном из тех приватных разговоров, которыми они обменивались сегодня). – Но ведь вы…

– Нет, не я, – ответила наша героиня обоим. – Вам это прекрасно известно, – добавила она, обращаясь к Павлу. А потом повернулась к Виталию: – Вы сегодня воздали злом за зло, так что пусть совесть перестанет угрызать ваше сердце!

– Да? – чуть более живым голосом проговорил Шеметов. – Вот чувствовал я что-то неестественное. Но он так со мной носился в аэропорту – вызвал врачей, чуть не опоздал на рейс…

– Но не опоздал, – успокаивающе покивала Алёна. – В общем, наш пострел везде поспел. Когда вы уговорили своего дальнего родственника Пэнтра позвонить в Шереметьево и сообщить о том, что там заложены бомбы…

– Ни фига себе! – воскликнул Коротков.

– С ума сошла! – воскликнул Павел.

А Виталий ничего не воскликнул. Просто промолчал. Только снова схватился за сердце.

– Да вы на него посмотрите, – усмехнулась Алёна, ткнув в сторону издателя. – Как говорил некто Вышинский: признание обвиняемого – царица доказательств.

– Виталий, – недоверчиво глянул на Шеметова Павел, – нет, ну не может же быть… За каким чертом?!

– Он поверил, что картину вместе с тем, что там было, забрала я, – пояснила Алёна. – Поверил вашей лжи, поэтому…

– Какого черта лжи! – возмутился Павел. – Откуда ты знаешь, что там что-то было, если не видела этого? И, скажешь, картину не ты забрала?!

– Ну, первый вопрос я могу переадресовать вам, – хладнокровно возразила Алёна. – Откуда вы знаете, что там что-то было, если не видели этого? А впрочем, я совсем забыла про Светку. Информация от нее пошла. Вопрос снят.

Немая сцена, как в «Ревизоре».

А вдоль дороги мертвые с косами стоят. И тишина…

Алёна подмигнула Короткову, который переводил взгляд с онемевшего фигуранта номер один на онемевшего фигуранта номер два, и подумала, что, когда она впервые смотрела выступление Дэвида Копперфильда, у нее, наверное, было такое же изумленно-окаменелое выражение лица. Как это он проходит сквозь стену?! Как это он летает? Как заставляет исчезнуть Восточный экспресс?! Ну, потом много читала о секретах его фокусов и даже видела в «Ютюбе» ролик с «разоблачением черной магии». Копперфильд летал на двадцати четырех невидимых тросах, прикрепленных к талии, ну а ее «тросами» – сразу всеми двадцатью четырьмя в одном флаконе! – был Егор Рыжов. Однако она не собиралась выкладывать свою информацию на «Ютюб», а тем более – бросать карты на стол перед двумя своими фигурантами. Кроме того, ей весьма импонировало выражение священного ужаса, которое светилось в глазах Шуры Короткова. Она ведь, как всякая Дева, была предусмотрительна, а потому предвидела со стороны Короткова неминучую «мстю» за то, что заставила его крепко подергаться, а главное, что вычла-таки из его ста тысяч свои десять. Вот чего Коротков ей никогда не простит. Так что пусть набирается страстей-ужастей перед ясновидящей писательницей, пусть остерегается протягивать к ней свои криминальные, рецидивистские ручонки! Кроме того, Алёна совершенно точно знала, что в следующем своем детективе опишет Шурину пакостную историю, в точности укажет его имя и фамилию, а также поименует Киску, ну и, само собой, от слова до слова перепишет Шурину расписку, чтобы все тысячи, десятки и сотни тысяч, а может, даже и миллионы читателей Алёны Дмитриевой знали имя и паспортные данные злодея, который пожелал нагло обчистить ее очень даже неглубокий и не слишком-то туго набитый карман, воспользовавшись человеколюбием писательницы. И только Судьба, которая (господь ее разберет почему) порой подыгрывала нашей героине, рассудила конфликт по справедливости.

– А про Светку-то откуда… – пробормотал Павел. И осекся, поняв, что выдал себя.

Виталий так и взвился!

– Да что ты всех подряд на йух свой нанизываешь?! – заорал он. – Даже мою секретаршу умудрился завербовать! Вот, значит, откуда у тебя парижская информция!

На самом деле вместо «завербовать» было употреблено другое слово, чуточку менее длинное, но гораздо более выразительное и энергоемкое.

Алёна слегка повела бровью, но сдержалась.

Павел с неподражаемой ужимкой передернул плечами.

А Коротков, которому, очевидно, было скучновато играть, так сказать, роль второго плана, довольно заржал:

– Ну, вы еще не знаете, какой Пашка на самом деле… Когда мы все там йухами мерились, у него самый длинный был, уникум, аж шестнадцать сантиметров, а в ширину…

– Молчи, козел! – прошипел Павел, и Коротков, прихлопнув рот, нервно сглотнул, как будто подавился теми сантиметрами, о которых шла речь.

«Да подумаешь, уникум! Я с таким уникумом прошлую ночь провела… – подумала Алёна. – У Дракончега тоже шестнадцать сантиметров, а в ширину… Не знаю, честно. Ну вот насколько я могу рот открыть, сантиметров на пять, на шесть?» Она покосилась было в зеркало, чтобы удостовериться, как выглядит ее приоткрытый рот, ну, в смысле на сколько сантиметров растягивается, как тогда, когда она фривольно лобзает Дракончега везде, где можно и нельзя, – но все же вовремя удержалась. Во-первых, с открытым ртом у нее сделается дурацкий вид, а во-вторых, при воспоминаниях о рекордных сантиметрах Дракончега она всегда начинала избыточно волноваться, сейчас же необходима была предельная сосредоточенность.

Между прочим, в отличие от других ситуаций сейчас происходила вовсе не битва не на жизнь, а на смерть – всего лишь сшибка умов. Но выиграть у мужчин нашей фуриозной эмансипатке (спасибо Владимиру Розанову за этот дивный термин, который он, правда, применил к Аполлинарии Сусловой, а не к нашей писательнице) хотелось во что бы то ни стало.