Западный рубеж - Евгений Васильевич Шалашов

— В Петрограде твоя Наталья Андреевна, — сообщил Артур. — Зиновьев в Москву приехать не смог, поэтому заседание Коминтерна решено прямо в Смольном провести. Вернется дня через три.

Совершенно механически я потрогал щеку с синяком, раздумывая — пройдет ли синева или нет?

— Ты бы со своими женщинами разобрался, — посоветовал Артузов.

— А что, у Владимира Ивановича их много? — донесся голос от двери.

Вот ведь Артур Христианович! Не мог промолчать, что ли? Впрочем, чего уж теперь.

Между тем, Татьяна Михайловна, утвердив чайник на уже горевшую спиртовку, сказала:

— Вы уж простите, товарищ Артузов, что простая машинистка в разговор вмешивается, но в Архангельске у товарища Аксенова репутация женоненавистника. Вы мне весь образ разрушили.

Но Артур Христианович не был бы особоуполномоченным Особого отдела, если бы не сумел выкрутиться и спасти меня от потенциальной затрещины.

— Вот про личную жизнь Владимира Ивановича сказать ничего не могу, не знаю. А моя последняя фраза касалась исключительно женской агентуры. С женщинами, Татьяна Михайловна, работать сложнее. Они существа тонкие, ранимые. А подробности, вы уж простите, сказать не могу, секрет.

— Артур Христианович, чего вы оправдываетесь? — удивленно посмотрела Татьяна на Артузова. — Я только машинистка, и личная жизнь моего начальника не мое дело.

А ведь Татьяну задело упоминание о женщинах. Что ж, придется мне это пережить. В конце-концов, на фоне «попаданцев», о которых читал, я ангел только без крыльев. Но спина иногда чешется, значит, растут.

— А нас, кажется, на чай с сухарями позвали, — заметил я, желая отвлечь присутствующих от такой скользкой темы, как моя личная жизнь. — А если товарищ Артузов хорошенько поищет, так еще и сахар найдет.

— Да нет у меня сахара, вот те крест! — театрально перекрестился Артур. — Его сейчас даже у самого Дзержинского нет.

Ну если у самого Председателя ВЧК нет сахара, тогда поверю. Хотя… наш руководитель славится своим аскетизмом. Если судить по воспоминаниям, то питался он исключительно в столовой Лубянки, а в кабинете пил морковный чай. А знаете, я в это во все верю. Что бы там ни писали о Феликсе Эдмундовиче перестроечные и постперестроечные писатели, но шкурником он никогда не был и деликатесы втихаря не жрал.

Пока чайник закипал, Артур «сервировал» стол, застелив его листом белой бумаги формата А3, и высыпал прямо на него горсть белых сухариков. Ну ничего себе, буржуй, мало того, что у него сухари из пшеничной муки, так он еще и чистую бумагу переводит. Мог бы и газеткой обойтись. Нет, определенно у него где-то есть «заначка» с сахаром.

— Давай заварку, сам заварю, — предложил я.

Артузов спорить не стал, выдал мне жестяную коробку с надписью «Синшенху». На коробке стояло обозначение веса «½ фунта» и цена «1 рубль 10 копеек». А ведь дорогой чай, однако, если двести грамм стоили раньше, как дневная зарплата среднестатистического российского рабочего. Не удержавшись, понюхал. Ух ты! Такого божественного запаха мой нос не чуял уже года два, а я пробавлялся чем-то похожим на распаренный веник, либо еще какой-нибудь дрянью, вроде морковного или «копорского», что и чаем-то можно назвать только с перепоя.

В кабинете заварочного чайника не было, пришлось воспользоваться жестяной кружкой.

— Э-э-э, ты куда столько чая кладешь? — возмутился Артузов. — Целых три ложки бухнул.

— Все по английским нормам, — пояснил я. — Заварка берется из расчета — одна ложка на чашку.

Артур с тоской посмотрел, как я заливаю драгоценные листья кипятком, накрываю кружку чистым листом бумаги, и грустно сказал:

— Здесь бы на три раза хватило.

— Я тебе новую методику допроса показал? — усмехнулся я. — Считай, что это вместо моего гонорара. К тому же, к тебе часто друзья из Архангельска приезжают, да еще вместе с красивыми женщинами?

— Еще скажи, что чай должен быть похож на поцелуй: крепкий и горячий, — вздохнул Артур.

— Я бы и сказал, но ты одно слово пропустил, — парировал я. — Поцелуй должен быть еще и сладким.

Артузов что-то пробурчал себе под нос и полез в ящик письменного стола. Вытащив оттуда горсть слипшихся карамельных конфет в фантиках неопределенного цвета, высыпал их на стол, произнес в сердцах:

— Бандит ты, товарищ Аксенов!

— Я не бандит, — укоризненно покачал я головой. — Я, дорогой товарищ Артузов, экспроприатор. А ваши действия можно расценивать как укрывательство запасов продовольствия от трудового народа.

Татьяна между тем с удовольствием слушала наш разговор и грызла сухарики, словно белка орешки. Но, к счастью, все сгрызть не успела, оставив и нам немного.

Фантики не желали отлипать от конфет, а сами карамельки, наверное, изготавливались еще до революции девятьсот пятого года, но все равно, оказались очень вкусными и вместе с ароматным чаем и сухариками ушли «на ура».

Чай выпит, сухарики и карамельки съедены, теперь можно поговорить о делах, но Артур осторожничал, искоса поглядывая на Татьяну. Наверное, соображал, о чем можно говорить при девушке, а о чем нет. Но дочка кавторанга была наблюдательной барышней.

— Товарищи начальники, если вам нужно поговорить без свидетелей — так и скажите, — насмешливо сказала Татьяна. — Я женщина умная, все пойму правильно. Если вам больше не требуется квалифицированная сестра милосердия, а чай уже все равно выпит, то я бы пошла. — Покосившись на меня, поинтересовалась: — Товарищ Аксенов, не возражаете?

— Если желаете, вас на вокзал отвезут, — засуетился Артур, но Татьяна отмахнулась:

— У меня на Кузнецком мосту родная тетка по отцу живет, хотела в гости зайти. Поболтаем, старые времена вспомним. Заодно по Москве поброжу, давно здесь не была.

— Погуляйте, — важно разрешил я. — Если хотите, можете сегодня на бронепоезд не возвращаться. Только адрес тетки запишите.

Поискав глазами — на чем бы записать, подумал оторвать кусок от «сервировочного» листа, но рука не поднялась. Лист хороший, подумаешь, с пятнами от кружек, лучше я его с собой прихвачу. Хотя, у Артузова еще есть бумага, «отожму». Надо «раскулачить» московское начальство.

Когда Татьяна ушла, Артузов спросил:

— Владимир Иванович, ты мне своих людей не одолжишь?

Людей? Интересно, кого он имеет в виду? Красноармейцев или мою «команду»?

— Мне же теперь всю польскую агентуру брать, а людей нет, — пояснил