Наше море - Владимир Дубровский

В ночной темноте катер 081 пошел на решительное сближение с семью кораблями противника. Комендоры держали в прицеле вражеские катера, ожидая приказания открыть огонь. Они помнили золотое правило: точность первого выстрела определяет успех всей стрельбы. Но Флейшер учитывал также и другое: нельзя медлить с наводкой и первым выстрелом. Кто первым откроет меткий огонь, тот и выиграл ночной бой!

Определив дистанцию, которая все время сокращалась, Саакян скомандовал:

— Огонь!

Полыхнула пламенем носовая пушка, яростно забили оба пулемета. Обе пушки и пулеметы били по быстро приближающимся кораблям противника.

Чеслер увидел, как головной торпедный катер, наверное флагманский, дал первую очередь. Сейчас же множество огненных трасс понеслось к сторожевику. Катер Флейшера, ведя огонь, шел на полном ходу, и первые всплески снарядов противника легли у него за кормой.

Расстояние стремительно сокращалось. Казалось, катер вот–вот врежется в строй кораблей противника. Но тут с оглушительным грохотом у самого борта разорвался снаряд. Правый мотор заглох, в отсеке вспыхнул пожар.

— Плохо, — сказал Чеслер, — но нам хода сбавлять нельзя! — И Флейшер приказал механику катера Догадайло тушить пожар и увеличить обороты двух оставшихся в строю моторов. [183]

Катер, беспрерывно ведя огонь из пушек и пулеметов, продолжал сближаться с кораблями противника.

Пулеметной очередью был ранен подносчик снарядов носовой пушки матрос Ракитин. Сидя на палубе с перебитыми ногами, он продолжал подавать снаряды. Раненный в ногу, упал у пулемета боцман Саковенин, но тут же поднялся и продолжал вести огонь. Немцы били длинными настильными очередями. С визгом проносились шквальные красные трассы, осколки рубили борт и надстройки. Всплески разрывов, как смерчи, вставали то с правого, то с левого борта, и скоро их водоворот, казалось, совсем захлестнул катер.

Раненые матросы не покидали боевых постов, словно приросли к пушкам и пулеметам.

Сквозь стену огня, сквозь непрерывный грохот катер Флейшера все ближе и ближе подходил к кораблям противника. Вот уже отчетливо виден задранный вверх нос торпедного катера и хлещущие буруны. Казалось, катера неизбежно столкнутся. Но на вражеском торпедном катере вспыхнуло пламя, и он, резко сбавив ход, отвернул.

Противник явно не ожидал столь дерзких действий советских моряков. Походный порядок катеров был нарушен, они отворачивали и выходили из строя.

— Ага! — сказал Чеслер. — Один уже горит. Победа будет за нами!

Это были его последние слова. Снаряд ударил в ходовую рубку, осколки полетели на мостик. Один из них попал в грудь старшему лейтенанту, пробив орден Красного Знамени. Без стона упал на палубу Чеслер. Свалился у штурвала рулевой Иванов. Горячим огнем обожгло левый бок Флейшеру. На палубе лежал тяжело раненный сигнальщик Павел Барков. А катер надо было удержать на курсе во что бы то ни стало, и Флейшер бросился к штурвалу.

— Боцман, на руль! — распорядился он.

Боцман Саковенин, услышав приказание командира, передал пулемет второму номеру и, еле двигаясь, направился к мостику. Стреляя из пулемета, он не чувствовал боли. Сейчас ему труден был каждый шаг. В ботинках хлюпала кровь. Не дойдя до мостика, Саковенин покачнулся и свалился на машинный раструб. Флейшер не мог видеть того, что происходило у входа на мостик. Зажимая рукой рану, он вел катер на прорыв. [484]

«Еще немного — и мы будем в непоражаемом пространство», — думал он, удерживая одной рукой штурвал.

В это время из моторного отсека вылез моторист старшина 2‑й статьи Козлов. Он подбежал к боцману Саковенину и помог ему подняться на мостик.

Увидев распростертого Чеслера и думая, что он ранен, Козлов хотел приподнять его. Но тот был уже мертв.

Когда катер прорезал вражеский строй, снаряд снова разорвался у борта. Осколки зазвенели по палубе, разбили прожектор, и стекла полетели в лицо Саковенину, стоявшему у руля. Из рассеченного лба текла кровь, заливая глаза. Ничего не видя, Саковенин опустился на палубу. К нему снова подбежал Козлов, а Флейшер схватил штурвал.

Снаряды пробили борт у машинного отделения. Ход катера уменьшился, вышел из строя один мотор, за ним второй.

На баке упал, скошенный насмерть осколком, командир носового орудия Павел Никитин. Лежал, зажав в руках очередной снаряд, матрос Ракитин. Они сражались до последнего вздоха. Наводчик матрос Власов сам подносил снаряды, заряжал и стрелял. Флейшер с мостика увидел, как туда прибежал Саакян. Носовая пушка продолжала вести яростный огонь.

Флейшер вспомнил на миг, как перед началом боя комсорг катера Никитин подошел к нему и сказал: «Если я погибну в бою, считайте меня коммунистом». Сейчас лучший комендор дивизиона Павел Никитин лежал мертвым на своем посту у носовой пушки.

С левого борта загорелся еще один корабль фашистов, а катер Флейшера пересек кильватерный строй противника, и корабли разошлись. Позади оставалось два подбитых горящих немецких катера, а катер 081 уходил к таманским берегам. И в это время вышел из строя третий мотор. Катер 081 потерял ход, а где–то рядом — корабли противника.

— Дробь! — по привычке скомандовал Флейшер комендорам, хотя они и сами уже прекратили огонь, как только корабли противника остались за кормой.

Надо ввести в строй хотя бы один мотор, и побыстрей. Промедление здесь смерти подобно. И мотористы под руководством мичмана Догадайло приложили все умение и сноровку. В результате один из моторов чихнул и заработал. [185] Флейшер с облегчением вздохнул: работает мотор — есть движение корабля, возможность вновь маневрировать и, если надо, драться с противником.

В это время Флейшеру доложили, что при последнем залпе противника осколком в голову ранен лейтенант Саакян. Флейшер приказал перенести его в штурманскую рубку. Теперь только Флейшер из офицеров оставался в строю. Но и он был ранен, а перевязку некогда было делать.

Очнувшись от контузии, старшина Иванов снова встал к штурвалу. Яков Кобец, оставшийся невредимым, перезаряжал пулеметную ленту, готовясь к новой встрече с врагом. Боцман Саковенин сидел на ступеньках ходового мостика, постепенно приходя в себя. Раненым оказали помощь, убитого Никитина и других моряков положили рядом с Чеслером у кормового флагштока.

С пробоиной в борту, через которую в моторный отсек поступала вода, с развороченной ходовой рубкой сторожевой катер шел, тяжело зарываясь носом во встречную волну. Но матросы откачивали воду из отсека, у пушек стояли комендоры: противник мог появиться опять в любую минуту. И хотя катер шел к своим берегам и все худшее, казалось, осталось позади, на катере по–прежнему поддерживали боевую готовность.

Парторг катера Кобец в бою действовал за троих. И сейчас он переносил снаряды к пушкам на случай новой встречи с врагом. Пользуясь передышкой, электрик Чередниченко прямо на мостике оказал медицинскую помощь Флейшеру.

Матросы, не сходя с боевых постов, перевязывали друг другу раны. Боцман, осмотрев катер, доложил командиру, что в корпусе много пробоин, главные из них заделаны, пожар потушен. Катер снова готов вступить в бой. Весь боезапас разложен у пушек и пулеметов.

Флейшер знал, что рация разбита и вышла из строя, а раненый радист Руденко занял место у носового орудия, поэтому надо рассчитывать только на свои силы. Сообщить о происшедшем в базу нет возможности.

На мостике по–прежнему лежит раненый сигнальщик Барков, ему оказали помощь, но он не захотел уходить с поста, хотя вместо него заступил на вахту акустик. И вдруг тот радостно воскликнул:

— Ура! Наши корабли слева! [186]

Барков попросил приподнять его и, когда внимательно всмотрелся, определил:

— Чужие корабли!

По силуэтам и бурунам Флейшер опознал, что в строю кильватера шло три торпедных катера противника. Держась середины пролива, они отрезали сторожевому катеру путь к родным берегам. Это была новая группа катеров, которая ходила в проливе с целью перехвата наших кораблей. У Флейшера был в строю только один мотор, да и тот работал с перебоями. Не хватало прислуги у орудий, хотя матросы, даже тяжело раненные, оставались на своих постах.

— Надо снова принимать бой! — решил Флейшер, и в этот же момент сигнальщик доложил:

— Справа по борту еще три торпедных катера!

«Вот так так! — подумал Флейшер. — Немцы снова хотят зажать нас!»

Теперь положение сторожевого катера было еще сложнее, чем в начале боя. Он мог оказаться сразу под огнем двух групп свободно маневрирующих кораблей противника.

«Но левая группа ближе, а справа силуэты еле видны; может быть, они не заметят меня и уйдут, — подумал Флейшер, — тогда буду вести бой только с тремя катерами».

Большая потеря крови давала о себе знать. У Флейшера кружилась голова, но он, стиснув зубы, говорил себе: «Надо выстоять во что бы то ни стало. Ведь я командир, и к тому же единственный из офицеров, оставшийся в живых. На меня обращены все взоры экипажа».