Егерь: заповедник - Алекс Рудин

Вкусная вода.

А говяжья кость лежит у меня в морозилке. Кость большая, и не влезает в кастрюлю целиком. Но на этот случай у меня есть топор и березовый чурбак.

Я промываю перловку и заливаю ее водой. Ставлю на огонь чайник, достаю из морозилки говяжью кость и несу ее на улицу.

Псы радостно лают и крутят хвостами. Они прекрасно понимают, что у меня в руках их сегодняшний обед.

Кость отличная — крепкая, с остатками мяса, с синевато-белым суставом. Она холодная и твердая.

Этой кости собакам хватит на два раза.

Я кладу кость на чурбак и тремя ударами топора разрубаю на четыре части. Выбираю мелкие острые осколки кости, которые застряли в остатках мяса — не хочу, чтобы мои псы поранились.

Сверху доносится короткий гусиный крик. Я задираю голову и смотрю в небо, на пролетающую гусиную стаю.

Небо в конце сентября особенное. Летом оно бледно-голубое, как будто выцвело под жарким солнцем. А ближе к осени становится синим, глубоким и холодным.

Высоко летящие гуси на синем фоне кажутся едва заметными карандашными черточками. Они летят со стороны Ладоги на юг.

Проводив взглядом гусей, я вытираю лезвие топора о пожелтевшую осеннюю траву.

Коротким ударом втыкаю топор в чурбак, беру два куска кости и несу их в дом. Кладу в кастрюлю к перловке, снимаю с огня закипевший чайник, а на его место ставлю кастрюлю. Заодно завариваю чай — пусть пока настоится. Достаю из холодильника твердое как камень масло. Ему надо немного отогреться на кухонном столе, иначе его невозможно намазать на хлеб. Так хорошо морозит советский холодильник «Бирюса».

Снова выхожу на двор, чтобы забрать остатки мяса. И вижу, что вместо двух кусков кости на чурбаке лежит только один.

Второй кусок пропал бесследно.

Я оглядываюсь. Вокруг никого — только серая ворона сидит на макушке высокой березы и внимательно следит за мной.

Ну, не ворона же сперла кость? Вообще-то, она запросто могла это сделать — вороны наглые и смелые птицы. Но никакой кости у вороны в клюве нет, да и не затащила бы она кость на березу. Клевала бы прямо на чурбаке.

Я гляжу вокруг — может, ворона сбросила кость в траву, а потом испугалась меня и взлетела на березу?

Нет, кость пропала бесследно и быстро. Даже псы не заметили вора.

Я забираю оставшийся обрубок кости и уношу его в дом. Намазываю себе бутерброды и неторопливо пью горячий чай. Перловка на плите аппетитно побулькивает, по кухне распространяется сытный запах перловой каши.

Допив чай, я все же включаю радио.

— Московское время девять часов, — сообщает мне диктор.

Благодарно кивнув ему, я подвожу стрелки будильника.

Вот и снова я в потоке времени. День словно стряхнул с себя сонное оцепенение и побежал в привычном ритме.

Похлебка уже сварилась. Я выношу ее на крыльцо, чтобы скорее остыла. А сам набиваю патронами гнезда патронташа, попутно вспоминая — когда какой патрон заряжен. Слишком старые патроны откладываю в сторону — порох мог впитать в себя влагу и слежаться. Такой порох сгорает неравномерно, патрон может дать осечку, а потом разорваться при открытом патроннике.

Привычно собираю рюкзак. Топор, котелок. Чай и сахар в жестяных банках. Сверток с бутербродами. Два коробка спичек в разные карманы рюкзака. Это уже привычка. Если один коробок намокнет, то второй может остаться сухим.

Третий коробок спичек всегда лежит у меня в кармане плотной суконной куртки, и еще один — в кожаной планшетке.

Подумав, пристраиваю в рюкзак легкий берестяной короб. Грибов в этом году много, глядишь, и насобираю по дороге. Вечером поджарю на ужин с картошкой.

Подумав о грибах, я вспоминаю собаку Владимира Вениаминовича и весело улыбаюсь.

Достаю из самодельных ножен нож, выточенный из стального полотна пилы. Такими пилами на железной дороге пилят рельсы. У этих полотен очень прочная сталь, нож долго не тупится. Но я все же несколько раз провожу по лезвию продолговатым шершавым оселком и убираю нож обратно.

Вот я и готов.

Собаки во дворе внезапно взрываются лаем. Голосят с такой неистовой яростью, что я сразу понимаю — лают не на человека.

А затем по ступенькам с грохотом катится алюминиевая крышка, которой я прикрыл кастрюлю с собачьей похлебкой.

Я выбегаю на крыльцо и вижу, как по двору проносится рыжая молния.

Кот!

Здоровенный рыжий кот!

Увидев меня, он зигзагами мечется в траве, а потом неожиданно бросается в приоткрытую дверь бани.

Вот это гость!

Так вот кто утащил кость с остатками мяса, понимаю я. Но этого коту показалось мало, и теперь он пришел угоститься из собачьей кастрюли.

— Тихо! — кричу я псам. — Тихо! Угомонитесь!

А сам осторожно иду в баню.

Кот забился в самый угол под лавку и сидит там рыжим клубком, сверкая в полумраке зелеными глазами.

— Кис-кис! — зову я.

Кот разевает пасть и громко шипит. Он совсем не настроен со мной общаться.

— Ну, и черт с тобой, — говорю я. — Ты зачем в кастрюлю-то полез? Она же горячая.

Кот снова шипит. Получается у него здорово — громко, устрашающе.

Да еще и лапу вытянул, растопырил когти. Полоснет такими — мало не покажется.

Поэтому я не подхожу к коту. Стою на пороге и разглядываю гостя.

Кот явно не уличный. Слишком крупный и упитанный. Приметный кот, но в Черемуховке я его раньше не видел.

Может, добрался с другого конца деревни?

Ладно, поспрашиваю соседей.

— Не ошпарился? — с улыбкой интересуюсь я, делая шаг к коту.

— Ум-мя-а-ау! — визгливо отвечает кот.

И припадает к полу, не сводя с меня взгляд.

— Понял, — говорю я. — Знакомиться ты категорически отказываешься. Ну, и сиди здесь, пока не надоест.

Я выхожу из бани, оставляя дверь приоткрытой. Забираю у псов миски для еды, споласкиваю их в бочке с дождевой водой и разливаю похлебку. В каждую миску кладу по куску кости — поровну, чтобы было не обидно. Пробую похлебку пальцем — теплая, но не горячая. В самый раз.

Я отношу миски в вольер. Серко неторопливо лакает похлебку, а Бойкий первым делом вытаскивает кость и грызет ее, прижимая к дощатому полу.

Еще одна гусиная стая летит над Черемуховкой, роняя вниз отрывистый гогот. Значит, скоро начнутся холода, раз гуси так густо потянулись к югу. Птицы заранее чувствуют приближение заморозков.

Я слышу приближающийся рокот мотора, а затем возле моей калитки останавливаются белые «Жигули».

Еще один