Егерь: заповедник - Алекс Рудин

Игнатьевич смело берет пальцами картофелину и быстро перекидывает ее в ладонях, чтобы остудить.

— Станет Черемуховка настоящим поселком! — весело говорит он. — Многоэтажные дома построим. Горячую воду проведем. Новая котельная, новая школа. Больницу построим. Дом культуры вместо клуба. Магазины! А главное — жизнь закипит! Молодежь не будет уезжать из Черемуховки.

Остудив картофелину, председатель счищает с нее тонкую шкурку. Солит картошку и с аппетитом ест.

Беглов глядит на меня.

— Вот тебе и заповедник, — негромко говорит он.

— Что? — непонимающе спрашивает Федор Игнатьевич. — Какой заповедник?

— Неважно, — говорю я. — Решение укрупнить совхоз уже принято?

— Пока нет, — с сожалением отвечает председатель. — Статья эта шуму наделала, будь она неладна! И как только в газеты таких прохиндеев берут? В общем, собираются к нам из области комиссию прислать. Хотят своими глазами на нас посмотреть. Так что, Андрей Иванович, мне твоя помощь нужна. Посоветуй — как нам Черемуховку комиссии показать?

Глава 18

Меня будит собачий лай.

Лают мои псы — но не злобно и азартно, а как-то обескураженно.

Что там такое? Может, еж забежал во двор? Такое часто случается — мелкое зверье забегает в деревню в поисках еды.

Я неохотно вылезаю из-под шерстяного одеяла. Впотьмах нашариваю тапки. Выхожу на крыльцо и вижу во дворе Нохой.

Она вся в грязи. Рыжая шерсть свалялась неопрятными клочьями, черные полосы на боках почти не видны. И сами бока запали так, что видны ребра — собака вдоволь набегалась по лесу.

На ее ошейнике по-прежнему болтается огрызок поводка.

Мои псы обиженно гавкают — им тоже хочется на волю.

Нохой почти не обращает на них внимания. Она гордо прохаживается вдоль вольера. Только изредка поворачивает голову и негромко рычит.

Тогда мои собаки умолкают.

Владимир Вениаминович выходит на крыльцо вслед за мной.

— Вернулась! — радуется он. — Нохой, умница! Иди ко мне, иди!

Его лицо расплывается в широкой улыбке. Я тоже рад за Беглова — вчера он здорово переволновался за свою бесшабашную собаку.

Нохой не спеша подходит к хозяину, снисходительно тычется головой в его ладонь. А сама все косится на вольер, следит за порядком.

— Осмелела, — с улыбкой говорю я. — Даже моих лаек не боится.

Нохой, и в самом деле, совершенно не похожа на ту пугливую псину, которая приехала с Бегловым из Ленинграда. Если бы сейчас во дворе появился злой дух — Нохой прогнала бы его, в этом нет никаких сомнений.

— Настоящая шаманская собака, — одобрительно говорю я.

— Есть у тебя запасной поводок, Андрей? — спрашивает меня Беглов. — Боюсь, она опять убежит.

Я снимаю с гвоздя запасной поводок и отдаю его Беглову. Владимир Вениаминович пристегивает его к стальной дужке ошейника.

Потом выносит на улицу алюминиевую миску с чистой водой. Нохой жадно и шумно лакает. Ее розовый язык так и мелькает, а впалые бока раздуваются.

— Много воды сразу не давай, — предупреждаю я Беглова. — И покорми ее, там каша осталась.

— Прямо камень с души свалился, — радуется Беглов.

Ложиться досыпать нет смысла — над деревней уже разгорается зябкое сентябрьское утро. Поэтому я ставлю чайник и умываюсь. Холодная вода из рукомойника приятно бодрит. Где-то внутри зарождается ощущение, что все непременно будет хорошо.

Беглов намазывает маслом бутерброды и режет колбасу. А я кладу кусок мяса в кастрюлю и ставлю вариться мясной бульон для Георгия Петровича.

Потом накрываю на стол.

Нохой крутится то у плиты, на которой варится мясо, то у стола, выпрашивая подачку. Собака совершенно не боится меня. Похоже, теперь она вообще никого не боится.

— Как ты теперь будешь ходить с ней в лес? — спрашиваю я Беглова. — Там же мухоморы под каждым кустом.

— Зимой и весной, — соображает он. — Пока грибов нет.

Мы дружно хохочем.

Беглов протягивает Нохой кусок колбасы. Нохой деликатно берет колбасу с раскрытой ладони и глотает, не жуя.

За завтраком Беглов удивленно посматривает на меня. В конце концов, он не выдерживает и спрашивает:

— Андрей, похоже, ты не очень расстроен новостью об укрупнении совхоза?

— Совсем не расстроен, — киваю я, разливая чай по кружкам.

— Объяснишь? — спрашивает меня Владимир Вениаминович.

— Никакого укрупнения совхоза не будет, — говорю я. — Черемуховка и через сорок лет останется все такой же деревней. Я знаю, я видел.

— Вот черт, — удивленно говорит Беглов. — Я и не подумал, что тебе многое известно наперед.

Он сосредоточенно трет ладонью подбородок.

— Ну, хорошо. А ты не допускаешь мысль, что твое перемещение во времени само по себе могло многое изменить? Вот подумай — почему появилась эта статья в газете? Потому что вы с Павлом встретили туристов и повздорили с Глебом. Так?

— И так, и не так, — улыбаюсь я. — На моем месте им вполне мог встретиться другой егерь. И все случилось бы точно так же.

— Может быть, — задумчиво говорит Беглов. — Но ты собираешься помогать председателю?

— Конечно, — твердо говорю я. — Дело не в том, что Черемуховка не станет благоустроенным поселком с многоквартирными домами и дворцом культуры. Дело вообще не в домах, дворцах и магазинах, понимаешь? Очень скоро настанет разруха. В сотнях поселков по всей стране люди останутся без работы, без денег. Без возможности даже уехать куда-то. Будут срезать провода, выкапывать электрические кабели, чтобы сдать их в пункты приема цветного металла. Станут торговать на стихийных рынках дешевым тряпьем, встанут в очереди за гуманитарной помощью. Я не хочу, чтобы это случилось с Черемуховкой.

— И что ты собираешься делать? — спрашивает Беглов.

— Искать возможности, — твердо отвечаю я. — У меня есть время. И есть замечательные люди вокруг. Вот почему я радуюсь приезду комиссии. Это повод уже сейчас начать перемены, заложить их основу.

— Ты прав, — удивленно говорит Беглов. — Но нужна конкретика.

Он смотрит на часы.

— Во сколько автобус на Киселево?

— Через полтора часа, — отвечаю я.

— Тогда у нас еще есть время все обсудить, — улыбается Владимир Вениаминович. — Так что ты собираешься делать?

— Заповедник, — говорю я, — Заказник, экопарк. Научную станцию, санаторий, базу отдыха. Что угодно, чтобы сохранить Черемуховку.

— Экопарк?

Беглов удивленно морщит лоб.

— А что это?

— Место, где