Егерь: заповедник - Алекс Рудин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Станет Черемуховка настоящим поселком! — весело говорит он. — Многоэтажные дома построим. Горячую воду проведем. Новая котельная, новая школа. Больницу построим. Дом культуры вместо клуба. Магазины! А главное — жизнь закипит! Молодежь не будет уезжать из Черемуховки.
Остудив картофелину, председатель счищает с нее тонкую шкурку. Солит картошку и с аппетитом ест.
Беглов глядит на меня.
— Вот тебе и заповедник, — негромко говорит он.
— Что? — непонимающе спрашивает Федор Игнатьевич. — Какой заповедник?
— Неважно, — говорю я. — Решение укрупнить совхоз уже принято?
— Пока нет, — с сожалением отвечает председатель. — Статья эта шуму наделала, будь она неладна! И как только в газеты таких прохиндеев берут? В общем, собираются к нам из области комиссию прислать. Хотят своими глазами на нас посмотреть. Так что, Андрей Иванович, мне твоя помощь нужна. Посоветуй — как нам Черемуховку комиссии показать?
Глава 18
Меня будит собачий лай.
Лают мои псы — но не злобно и азартно, а как-то обескураженно.
Что там такое? Может, еж забежал во двор? Такое часто случается — мелкое зверье забегает в деревню в поисках еды.
Я неохотно вылезаю из-под шерстяного одеяла. Впотьмах нашариваю тапки. Выхожу на крыльцо и вижу во дворе Нохой.
Она вся в грязи. Рыжая шерсть свалялась неопрятными клочьями, черные полосы на боках почти не видны. И сами бока запали так, что видны ребра — собака вдоволь набегалась по лесу.
На ее ошейнике по-прежнему болтается огрызок поводка.
Мои псы обиженно гавкают — им тоже хочется на волю.
Нохой почти не обращает на них внимания. Она гордо прохаживается вдоль вольера. Только изредка поворачивает голову и негромко рычит.
Тогда мои собаки умолкают.
Владимир Вениаминович выходит на крыльцо вслед за мной.
— Вернулась! — радуется он. — Нохой, умница! Иди ко мне, иди!
Его лицо расплывается в широкой улыбке. Я тоже рад за Беглова — вчера он здорово переволновался за свою бесшабашную собаку.
Нохой не спеша подходит к хозяину, снисходительно тычется головой в его ладонь. А сама все косится на вольер, следит за порядком.
— Осмелела, — с улыбкой говорю я. — Даже моих лаек не боится.
Нохой, и в самом деле, совершенно не похожа на ту пугливую псину, которая приехала с Бегловым из Ленинграда. Если бы сейчас во дворе появился злой дух — Нохой прогнала бы его, в этом нет никаких сомнений.
— Настоящая шаманская собака, — одобрительно говорю я.
— Есть у тебя запасной поводок, Андрей? — спрашивает меня Беглов. — Боюсь, она опять убежит.
Я снимаю с гвоздя запасной поводок и отдаю его Беглову. Владимир Вениаминович пристегивает его к стальной дужке ошейника.
Потом выносит на улицу алюминиевую миску с чистой водой. Нохой жадно и шумно лакает. Ее розовый язык так и мелькает, а впалые бока раздуваются.
— Много воды сразу не давай, — предупреждаю я Беглова. — И покорми ее, там каша осталась.
— Прямо камень с души свалился, — радуется Беглов.
Ложиться досыпать нет смысла — над деревней уже разгорается зябкое сентябрьское утро. Поэтому я ставлю чайник и умываюсь. Холодная вода из рукомойника приятно бодрит. Где-то внутри зарождается ощущение, что все непременно будет хорошо.
Беглов намазывает маслом бутерброды и режет колбасу. А я кладу кусок мяса в кастрюлю и ставлю вариться мясной бульон для Георгия Петровича.
Потом накрываю на стол.
Нохой крутится то у плиты, на которой варится мясо, то у стола, выпрашивая подачку. Собака совершенно не боится меня. Похоже, теперь она вообще никого не боится.
— Как ты теперь будешь ходить с ней в лес? — спрашиваю я Беглова. — Там же мухоморы под каждым кустом.
— Зимой и весной, — соображает он. — Пока грибов нет.
Мы дружно хохочем.
Беглов протягивает Нохой кусок колбасы. Нохой деликатно берет колбасу с раскрытой ладони и глотает, не жуя.
За завтраком Беглов удивленно посматривает на меня. В конце концов, он не выдерживает и спрашивает:
— Андрей, похоже, ты не очень расстроен новостью об укрупнении совхоза?
— Совсем не расстроен, — киваю я, разливая чай по кружкам.
— Объяснишь? — спрашивает меня Владимир Вениаминович.
— Никакого укрупнения совхоза не будет, — говорю я. — Черемуховка и через сорок лет останется все такой же деревней. Я знаю, я видел.
— Вот черт, — удивленно говорит Беглов. — Я и не подумал, что тебе многое известно наперед.
Он сосредоточенно трет ладонью подбородок.
— Ну, хорошо. А ты не допускаешь мысль, что твое перемещение во времени само по себе могло многое изменить? Вот подумай — почему появилась эта статья в газете? Потому что вы с Павлом встретили туристов и повздорили с Глебом. Так?
— И так, и не так, — улыбаюсь я. — На моем месте им вполне мог встретиться другой егерь. И все случилось бы точно так же.
— Может быть, — задумчиво говорит Беглов. — Но ты собираешься помогать председателю?
— Конечно, — твердо говорю я. — Дело не в том, что Черемуховка не станет благоустроенным поселком с многоквартирными домами и дворцом культуры. Дело вообще не в домах, дворцах и магазинах, понимаешь? Очень скоро настанет разруха. В сотнях поселков по всей стране люди останутся без работы, без денег. Без возможности даже уехать куда-то. Будут срезать провода, выкапывать электрические кабели, чтобы сдать их в пункты приема цветного металла. Станут торговать на стихийных рынках дешевым тряпьем, встанут в очереди за гуманитарной помощью. Я не хочу, чтобы это случилось с Черемуховкой.
— И что ты собираешься делать? — спрашивает Беглов.
— Искать возможности, — твердо отвечаю я. — У меня есть время. И есть замечательные люди вокруг. Вот почему я радуюсь приезду комиссии. Это повод уже сейчас начать перемены, заложить их основу.
— Ты прав, — удивленно говорит Беглов. — Но нужна конкретика.
Он смотрит на часы.
— Во сколько автобус на Киселево?
— Через полтора часа, — отвечаю я.
— Тогда у нас еще есть время все обсудить, — улыбается Владимир Вениаминович. — Так что ты собираешься делать?
— Заповедник, — говорю я, — Заказник, экопарк. Научную станцию, санаторий, базу отдыха. Что угодно, чтобы сохранить Черемуховку.
— Экопарк?
Беглов удивленно морщит лоб.
— А что это?
— Место, где
