Егерь: заповедник - Алекс Рудин

Мысли ворочаются в голове, и я радуюсь им — лишь бы отвлекали от тревоги за Георгия Петровича.

Я завариваю чай, а Беглов выносит на улицу сахарницу и вазочку с засохшим круглым печеньем.

Беглов рассеянно макает печенье в горячий чай.

— Андрей, что ты знаешь о Трифоне? — неожиданно спрашивает он.

— В каком смысле? — не понимаю я.

— Я не о его жизни спрашиваю, — качает головой Владимир Вениаминович. — Как он лечит? Чем?

— Не знаю, — говорю я.

— Но ведь он вылечил твоего отца? Как он это сделал, ты видел?

Да, я видел. В крохотной палате черемуховского медпункта Трифон на моих глазах прижимал ладони к груди отца. Из-под пальцев Трифона, прямо сквозь кожу проступала темная кровь.

А я держал отца за руку и кричал ему, чтобы он не вздумал уходить.

Но я не хочу рассказывать об этом Беглову. Это слишком личное, чтобы делиться им с другим человеком.

— Не знаю, — повторяю я.

Владимир Вениаминович понимает мое состояние и не настаивает на ответе. Вместо этого говорит:

— Ты знаешь, Андрей Иванович, я долго жил в Индии. И такого там насмотрелся. Видел, как люди босиком ходят по раскаленным углям. И никаких ожогов у них не бывает. Видел, как подолгу обходятся без еды. Видел, как задерживают дыхание на полчаса, как останавливают сердце или усилием воли заставляют его биться чаще.

Размокшее печенье в руке Беглова ломается. Крошки падают ему на брюки, но Владимир Вениаминович этого не замечает. Он весь погружен в свои мысли.

— Однажды йог на моих глазах вылечил человека, которого укусила кобра. Она заползла в дом — искала добычу. У несчастного уже остановилось дыхание — наступил паралич дыхательных мышц. Его губы почернели, он потерял сознание. Его смерть была делом нескольких минут. Йог просто положил ему руку на горло и стал петь мантры. Через две или три минуты дыхание восстановилось. Укушенному пришлось долго лечиться, но он остался жив.

Беглов делает глоток остывшего чая.

— Кто-то говорит, что это фокусы. Кто-то считает чудом.

— А ты что думаешь? — спрашиваю я.

— Я думаю, что мы еще не скоро поймем все возможности человека. Физикой это не объяснить. Разгадка кроется где-то глубоко в нашем сознании.

— Поэтому ты и стал психотерапевтом?

— Да, — кивает Беглов.

И неожиданно меняет тему.

— Андрей, никому не рассказывай о Трифоне. Это может быть опасно для него. Теперь йога у нас под запретом. А были времена…

Беглов на несколько секунд умолкает.

Я тоже молчу.

Глядя мне прямо в глаза, Владимир Вениаминович продолжает:

— Я сейчас расскажу тебе то, чего ты не должен знать. Йога до сих пор считается перспективным направлением. Ее даже используют в подготовке космонавтов. В свое время специально приглашали практиков из Индии, чтобы разработать систему упражнений и дыхательных техник. Но потом решили, что это слишком опасно.

— Почему? — спрашиваю я.

— Потому что один из принципов йоги — это свобода ума. Понимаешь? Практик свободен, им невозможно управлять.

Владимир Вениаминович трет ладонью бровь.

— Сейчас за безобидные занятия йогой можно получить реальный тюремный срок. Знал бы ты, скольких я в свое время вытащил… Ладно, это тебе точно не нужно. Запомни главное — никому не говори о Трифоне.

— Я и сам хотел попросить тебя о том же, — киваю я. — Хотя, вряд ли Трифон — йог. Невероятно.

Беглов машет рукой.

— Это неважно. Техникам воздействия на энергетическое тело столько тысяч лет, что и представить невозможно. Как-нибудь я тебе расскажу удивительные вещи.

Куда делась его обычное насмешливое спокойствие? У Беглова горят глаза, он удивленно улыбается собственным мыслям и догадкам.

Я понимаю — вот она, его глубинная жилка. Та струна, на которую отзывается вся душа Беглова.

— Обязательно расскажешь, — киваю я.

— Знаешь, мне случай вспомнился, — неожиданно говорит Беглов. — Отмечали мы как-то День Победы дома у Георгия. Георгий пригласил своих старых сослуживцев — с кем на фронте был. И один из них рассказал, как Георгий пленных немцев спас.

Беглов берет из вазочки еще одно печенье.

— Было это где-то в Восточной Пруссии. Их полк брал штурмом старое немецкое село, бой был тяжелый. Много ребят полегло. Но село взяли, и несколько пленных немцев тоже. Сгоряча хотели их расстрелять. А Георгий тогда ротой командовал. И остановил своих бойцов. Его тогда чуть под трибунал не отдали. На его счастье, один из немцев оказался ценным «языком».

Владимир Вениаминович кивает своим воспоминаниям и делает еще глоток чая.

— Ты слышал, что такое «карма», Андрей Иванович?

— Судьба? — спрашиваю я.

Беглов кивает.

— Что-то вроде того. Так вот я надеюсь, что Георгию зачтется тот поступок.

— Обязательно, — говорю я.

Допиваю чай и ставлю кружку на березовый пень. Снятые аншлаги так и лежат грудой у забора — я не успел их убрать.

Я беру аншлаг и несу его в сарай.

— Давай, помогу, — предлагает Беглов.

* * *

Через два часа дверь бани со скрипом открывается. Оттуда выглядывает Трифон — его красное лицо залито потом, глаза блестят. Увидев нас во дворе, он нисколько не удивляется, только коротко кивает на наши вопросительные взгляды.

— Все в порядке. Андрей, прогрей машину.

Владимир Вениаминович пытается через его плечо заглянуть в баню, но натыкается на суровый взгляд.

— Не надо, — говорит ему Трифон и хлопает дверью перед носом Беглова.

Я иду к машине.

Завожу двигатель и откидываюсь на спинку сиденья, задумчиво глядя перед собой. Я не пытаюсь унять мысли. Просто сижу и жду.

Дверь бани снова распахивается. В клубах пара выходит Трифон — он уже одет.

Трифон берется за носилки и коротко кивает Беглову.

— Помоги!

Значит, носилки все же понадобятся?

Я выскакиваю из машины и торопливо откидываю задний борт. Забрасываю брезентовый тент на крышу, чтобы не мешал, и складываю задние сиденья. Стопор соскальзывает в спешке, и пружина защелки до крови царапает кожу.

Выругавшись, я закрепляю сиденье.

Беглов и Трифон уже выносят из бани носилки, на которых лежит Георгий Петрович. Он укутан толстым ватным одеялом, только нос торчит наружу из-под шерстяной шапочки.

Подбежав к ним, я перехватываю у Трифона носилки.

— Осторожнее! — хрипло говорит Трифон и без сил опускается на траву.

Мы с Бегловым грузим носилки в машину.

Трифон сидит на земле, опираясь на руку.