После добродетели: Исследования теории морали - Аласдер Макинтайр

присутствие совместимо с истинностью детерминизма в самой строгой его версии. Предположим, что мы можем в некотором будущем — а я не вижу причин, почему бы мы и не могли сделать этого, — построить компьютеры и запрограммировать их так, чтобы они смогли в значительной степени симулировать человеческое поведение. Они будут подвижными, они будут приобретать информацию, обмениваться ею и размышлять над ней; они будут иметь как конкурирующие, так и кооперативные цели; они будут принимать решения по выбору между альтернативными курсами событий. Важно понять, что такие компьютеры были бы одновременно специфицированными механическими и электронными системами детерминированного вида и все же они были бы подвержены всем четырем типам непредсказуемости. Все эти компьютеры не смогли бы предсказать радикальные концептуальные инновации или будущие доказательства в математике точно по тем самым причинам, по которым не можем сделать этого мы. Все эти компьютеры не могли бы предсказать результат их собственных, еще не сделанных решений. Каждый из них был бы впутан в теоретико-игровой запутанный клубок взаимоотношений с другими компьютерами, подобный тому, в котором запутались мы. И все эти компьютеры были бы подвержены воздействию внешних случайностей, например, отключению от питания. И при этом каждое конкретное движение вне и внутри компьютера было бы полностью эксплицируемо в терминах механики и электроники.

Отсюда следует, что описание их поведения на уровне поступков — в терминах решений, взаимоотношений, целей и т.п. — было бы очень отличным в своей логической и концептуальной структуре от описания поведения на уровне электрических импульсов. Было бы трудно осуществить сведение одного вида описания к другому в некотором понятном смысле; и если это верно в отношении вымышленных, но возможных компьютеров, это кажется верным и для нас (на самом деле возникает впечатление, что мы и являемся этими самыми компьютерами).

На этой стадии у кого-то может возникнуть желание исследовать статус всей до сих пор изложенной аргументации. Можно посчитать, что в моих построениях есть внутренняя непоследовательность. Потому что, с одной стороны, я утверждал, что мы не можем предсказать радикальной концептуальной инновации, а с другой стороны, я утверждал, что есть систематические и постоянные непредсказуемые элементы в человеческой жизни. Определенно первое из этих утверждений влечет, что я не могу знать, что завтра или в следующем году некоторый гений не даст новую теорию, которая позволит нам предсказать то, что было непредсказуемым просто до поры до времени, а не непредсказуемым как таковым. Используя мою собственную терминологию, можно показать, что оно должно оставаться непредсказуемым для меня независимо от того, окажется ли оно в конце концов в будущем полностью предсказуемым. Другими словами, могут спросить, показано ли, что некоторые вещи необходимы и в принципе непредсказуемы, или же их непредсказуемость является делом случайным?

Ясно, что я не утверждал, что предсказание человеческого будущего логически невозможно в трех из четырех областей, выбранных мною. И в случае аргумента, который использует в качестве посылки следствие теоремы Черча, я выбрал посылку в области логических дискуссий, хотя сам я полагаю, что эта посылка вполне основательна. Не могут ли меня обвинить в том, что непредсказуемое сегодня может стать предсказуемым завтра? Думаю, что нет. В философии существует на самом деле весьма мало, если они вообще есть, значимых доказательств логической невозможности или доказательств от противного. Причины этого состоят в том, что для получения такого доказательства мы должны быть способны отобразить соответствующие части нашего рассуждения в формальном исчислении таким образом, который позволил бы нам переходить от данной формулы q к следствию формы р-р, и отсюда к дальнейшему следствию —q. Но точность, требуемая для формализации нашего дискурса указанным выше образом, в типичном случае выводит нас за пределы области, где возникают философские проблемы. Отсюда то, что мы часто трактуем в качестве доказательств от противного, является часто аргументами совсем другого рода.

Например, Виттгенштейна иногда интерпретируют как философа, который пытался предложить доказательство логической невозможности личного языка. При этом объединяется анализ понятия изучаемого языка как публичного феномена и рассмотрение понятия внутренних состояний как сугубо личного феномена, с целью доказательства того, что в разговор о личном языке входит противоречие. Но такая интерпретация искажает мысль Витгенштейна, который, с моей точки зрения, говорил нам нечто вроде следующего: при наилучшем объяснении языка, которое я могу дать, и при наилучшем объяснении внутренних ментальных состояний, которое я могу дать, я ничего не смогу объяснить в области личного языка и тем самым не смогу сделать его адекватно постижимым. Именно таков мой ответ на предположение о том, что, вероятно, некоторый гений сделает непредсказуемое в настоящее время предсказуемым в будущем. Я не предлагаю доказательство в качестве барьера этому тезису. Я даже не рассматриваю тезис Черча как вклад в некоторое такое доказательство. Дело просто в том, что при данном типе рассмотрения, которое я был способен представить здесь, я не могу ничего предложить. Я не могу рассматривать его достаточно понятным доказательством, с которым можно было бы согласиться или не согласиться.

Принимая во внимание, что существуют такие непредсказуемые элементы социальной жизни, очень важно отметить их близкое соотношение с предсказуемыми элементами. Но что это за предсказуемые элементы? Они, по крайней мере, четырех сортов. Первый возникает из необходимости предвидения и координации наших социальных поступков. В каждой культуре большая часть людей большую часть своей деятельности структурирует в терминах некоторого понятия нормального дня. Они встают примерно в одно и то же время, одеваются и совершают туалет, завтракают, идут на работу и возвращаются с нее, и так далее. Те, кто приготавливает пищу, ожидают тех, кто приходит есть; секретарь, делающий звонок в другое место, ожидает, что на другом конце провода кто-нибудь поднимет трубку; автобус и поезд останавливаются в тех местах, где их ждут пассажиры. Мы все имеем огромное неявное, неартикулированное знание относительно предсказуемых ожиданий других наряду с громадным объемом явно записанной информации. Томас Шеллинг в знаменитом опыте поставил перед сотней испытуемых задачу встретить неизвестного человека в Манхэттене в заданное время. Единственное, что они знали об этом человеке, — это то, что он знал все, что они знали. Испытуемые должны были дать место и время встречи. Более 80 человек выбрали место под большими часами на Центральном вокзале в 12 часов дня. И поскольку около 80% испытуемых дали этот ответ, это был правильный ответ. Эксперимент Шеллинга говорит о том, что все мы знаем больше об ожиданиях других людей относительно наших ожиданий и наоборот, чем обычно осознаем.