После добродетели: Исследования теории морали - Аласдер Макинтайр

не означает, что мы не можем сказать больше относительно нее по крайней мере в двух аспектах. Первый касается возможности измерения фортуны. Одной из проблем, создаваемой конвенциональной философией науки, является то, что она предлагает ученым в общем, и социальным ученым в частности, трактовать предсказательные ошибки просто как неудачу, за исключением того, когда это является методологической фальсификацией. Если взамен мы будем тщательно вести перечень ошибок и сделаем саму ошибку предметом исследования, то обнаружим, что предсказательная ошибка не является случайно распределенной. Исследование того, так это или не так, было бы первым шагом к большему, чем это сделал я в этой главе. То есть следовало бы говорить о специфических ролях, играемых фортуной в различных областях человеческой жизни, а не просто об общей роли фортуны во всей человеческой жизни.

Второй аспект фортуны, который требует комментария, касается ее постоянства. Ранее я лишил свои аргументы статуса доказательства; какие же у меня есть основания для веры в постоянство фортуны? Мои резоны являются частично эмпирическими. Предположим, что человек соглашается с аргументом и идентификацией четырех систематических источников непредсказуемости, но затем переходит к предположению, что следует устранить или, по крайней мере, ограничить, насколько это возможно, ту роль, которую эти источники непредсказуемости играют в социальной жизни. Он предлагает предотвратить, насколько это возможно, такие ситуации, в которых концептуальные инновации, или непредвиденные следствия несделанных решений, или теоретико-игровой характер человеческой жизни, или чистая контингентность могут разрушить уже сделанные предсказания, уже идентифицированные регулярности. Мог бы такой человек достичь своей цели? Мог бы он рассматривать непредсказуемый сейчас социальный мир как полностью или по большей части предсказуемый?

Ясно, что его первым шагом будет создание организации для того, чтобы обеспечить инструмент для реализации своего проекта, и равно ясно, что его первой задачей было бы полагание полной или частичной предсказуемости деятельности его собственной организации. Потому что, если он не способен достичь этого, он едва ли может достичь большей цели. Но он мог бы рассматривать также свою организацию эффективной, способной иметь дело с высшей степени оригинальными задачами выживания в том самом окружении, которое он хочет изменить. К несчастью, две этих характеристики: с одной стороны, полная или почти полная предсказуемость и, с другой стороны, организационная эффективность — оказываются на основании самых лучших эмпирических исследований, которые мы только имеем, несовместимыми. Определяя условия эффективности в окружении, которое требует инновационной адаптации, Том Берне перечислял такие характеристики, как «непрерывное переопределение индивидуальной задачи», «коммуникация, которая состоит из информации и советов, а не инструкций и решений», «знание, которое может быть локализовано где-то в сети», и так далее (Burns 1963, Burns and Stalker 1968). Можно сделать надежное обобщение относительно того, когда Берне и Сталкер говорят о необходимости дозволения индивидуальной инициативы, о гибком ответе на изменение в знании, об умножении центров решения проблем и принятия решений в качестве добавления к тезису, что эффективная организация должна быть способна терпимо относиться к высокой степени непредсказуемости внутри нее. Другие исследования подтверждают это. Попытки контролировать все время, что делает каждый подчиненный, оказываются непродуктивными; попытки сделать предсказуемой деятельность других необходимо приводит к рутинизации, подавляет сметку и гибкость в подходе к проблемам и направляет энергию подчиненных на разрушение проектов, задуманных их начальниками (Kaufman 1973, см. также Burns and Stalkr по поводу действия попыток разрушения и расстройства управленческих иерархий).

Поскольку организационный успех и организационная предсказуемость исключают друг друга, проект создания полностью или по большей части предсказуемой организации, призванной создать полностью или по большей части предсказуемое общество, обречен, и обречен актами социальной жизни. Тоталитаризм определенного рода, выдуманный Олдосом Хаксли или Джорджем Оруэллом, следовательно, невозможен. Тоталитарный проект неизбежно приводит к жесткости и жесткости, вносящей долговременный вклад в его поражение. Нам, однако, нужно помнить голоса из Аушвица и архипелага ГУЛАГА, которые говорят нам о том, насколько долговременным он может быть.

Тогда нет ничего парадоксального в предсказании, уязвимого, как и все социальные предсказания, о постоянной непредсказуемости человеческой жизни. В основе этого предсказания лежит оправдание практики и находок эмпирической социальной науки, а также опровержение того, что было доминирующей идеологией большей части социальной науки, как и конвенциональной философии социальной науки. Но все это влечет по большому счету опровержение притязаний в том, что я назвал бюрократической управленческой экспертизой. И этим опровержением, по крайней мере, одна часть моего аргумента завершена. Притязания эксперта на статус и вознаграждение фатально подрываются, когда мы осознаем, что он не обладает четко очерченным множеством законоподобных обобщений, и когда мы осознаем, насколько слаба его предсказательная сила. Концепция управленческой эффективности есть в конце концов еще одна современная моральная фикция, и, вероятно, наиболее важная из всех них. Доминирование манипулятивного вида в нашей культуре не сопровождается и не может сопровождаться действительным успехом в манипулировании. Я не имею, конечно, в виду, что деятельность экспертов проходит бесследно и что мы не страдаем от ее воздействий, и не страдаем серьезно. Но понятие социального контроля, включенное в понятие экспертизы, является на самом деле маскарадом. Наш социальный порядок находится в самом буквальном смысле вне нашего контроля, да и чьего-либо контроля. Да и вряд ли какой-либо порядок мог бы находиться под таким контролем.

Вера в управленческую экспертизу очень напоминает то, что Карнап и Айер понимали под верой в Бога. Это еще одна иллюзия, и весьма современная иллюзия, иллюзия власти, которая не принадлежит нам и которая имеет притязания на правоту. Поэтому менеджер как характер является совсем другим по сравнению с тем, чем он казался вначале: социальный мир повседневного твердолобого практического прагматического реализма, в котором нет места бессмыслице и который является средой управления, это мир, устойчивое существование которого зависит от систематического недопонимания и веры в фикции. Фетишизм потребления был просто дополнен другим важным фетишизмом, а именно фетишизмом бюрократической сметки. Потому что из моего всего аргумента следует, что область управленческой экспертизы — это такая область, в которой то, что объявляется объективно обоснованной функцией, является на самом деле выражением произвольной, но скрытой воли и предпочтения. Описание Кейнсом того, как ученики Мура выдвигали на первый план свои предпочтения под прикрытием обнаружения наличия или отсутствия нерационального свойства блага, свойства, которое было на самом деле фикцией, заслуживает современного продолжения в форме равно элегантного и выразительного описания того, как в социальном мире корпораций и правительств частные предпочтения продвигаются под прикрытием обнаружения присутствия или отсутствия находок экспертов. Описание Кейнса объясняло, почему тезис эмотивизма был столь убедителен; точно ту же роль