Стремнина - Бубеннов Михаил Семенович

— Через неделю. Уедешь или будешь ждать?

Не отвечая, Белявский медленно поднялся с порога. Ревность душила его так, что он порывисто дышал всей грудью, слегка ощеривая зубы.

— Здорово она тебя разжаловала, — подколол его разомлевший от чая Вася Подлужный. — Так и сорвала погоны.

За столом раздался взрыв хохота.

Такой хохот над собой Борис Белявский слышал в поселке у порога, когда лежал связанным в темной комнатенке. Но там все мерещилось, а здесь было наяву. Он не помнил, что выкрикнул на прощание, выбегая за дверь прорабской, и не помнил, как оказался в своей каюте.

IV

Геля не могла понять, отчего она пробудилась так внезапно, и потому попыталась восстановить в памяти все события вечера. Она вспомнила, как сказала Арсению Морошке, когда они остались одни: «Я боюсь идти туда. Он будет ждать». — «А ты не ходи, — рассудил Арсений очень просто. — У тебя и здесь есть место». Он не воспользовался случаем, чтобы напомнить ей о том, что она сказала при гостях, а взял да и принес ее вещички с брандвахты. Ей стало стыдно за то, как она держалась на людях, и она спросила: «Я дурочка, да?» — «Отдыхай, — ответил ей Арсений, стараясь успокоить ее взглядом. — Ты устала. Спокойной ночи. Завтра в деревню…» Она отчего-то странно задумалась, легла в постель да вскоре незаметно и уснула. И вот теперь Геле показалось, что ее разбудило именно то неясное чувство, какое заставило ее задуматься, когда Арсений заговорил о поездке в деревню. Но что же это за странное чувство? Почему оно так навязчиво и нетерпеливо? Геля терялась в догадках, а тут еще этот запах варенья: оно остуживалось в незакрытом тазике на столе в прихожей. Геле хотелось вскочить и, пользуясь тем, что наработавшийся за день Морошка, вероятно, крепко спит, навалиться на тазик с большой ложкой и наконец-то насладиться вареньем досыта.

В прорабской — хоть глаз коли: луна еще не взошла. Геля осторожно спустила ноги с кровати, сняла со стула халатик и, уже надевая его, услышала чей-то мягкий топот на крыльце. «Так он вовсе и не спит, — подумала она о Морошке. — Должно быть, посты у склада проверял…» Но тут же она вздрогнула и схватилась за грудь: кто-то рядом с крыльцом царапал когтями бревна.

— Арсений Иваныч, вы спите? — позвала она негромко.

— Не шуми, я встаю, — отозвался Арсений.

Бесшумно выскользнув за дверь своей комнатушки, Геля тотчас оказалась под широкой, грубоватой, но теплой ладонью Морошки. Осторожно привлекая ее к себе, он спросил шепотом:

— Испугалась?

— А кто там?

— Косолапый, — ответил Арсений. — Тоже пришел твоего варенья отпробовать. Учуял, варнак. Лаз ищет.

Пора бы что-то и предпринять, но у Морошки, как он ни заставлял себя, так и не хватало сил оторваться от Гели.

— Сейчас я его шугану.

— Не ходите, — попросила Геля испуганно.

— Прогнать же надо.

— А вдруг он…

У Морошки все дрогнуло в груди, и он, внезапно осмелев, одной рукой прижал Гелю к себе, а другой стал трогать ее кудряшки надо лбом.

— Не бойся…

И только когда почувствовал, что руки начинают вздрагивать, отпустил Гелю, снял со стены и осторожно зарядил ружье.

Дверь он отбросил резко, на тот случай, если медведь успел вновь забраться на крыльцо. Но косолапого гостя не оказалось ни на крыльце, ни около избы. Как ни одурел он от запаха варенья, а все же учуял поднявшихся в избе людей и вовремя подался прочь. В двадцати шагах от избы, в низинке, заросшей черемушником, послышался треск сухой валежины. «Вон где ты!» — понял Арсений. Но стрелять наугад ему не хотелось: зачем зря булгачить народ? К тому же у Морошки все еще подрагивали руки мелкой, но неуемной дрожью. Не для того чтобы припугнуть медведя, а, скорее, чтобы унять эту непривычную дрожь, Арсений Морошка, взяв ружье под мышку, гулко захлопал в ладоши. С перепуга медведь коротко рявкнул и дал стрекача. Эхо от хлопков в ладоши прокатилось и смолкло, а со склона горы все еще доносился треск валежин.

Тем временем Геля, не зажигая огня, перенесла тазик с вареньем в свою комнатушку и поставила его на табурет у окна. Она верно рассудила, что так спокойнее будет: окно-то со стороны реки, а не тайги. Геля успела даже отпробовать варенья и, определив, что оно достаточно остыло, прикрыла его газетой. В этих хлопотах ее испуг совсем прошел, и ей стало, пожалуй, почти весело оттого, что произошло такое забавное происшествие, какое может случиться лишь в глухой тайге. А когда Арсений вернулся в прорабскую, она выбежала к нему навстречу и заговорила с живостью:

— Почему же не стреляли, Арсений Иваныч?

— Удрал, — ответил Морошка, вешая ружье на место.

— Неужели и правда, он учуял варенье?

И Геля засмеялась, но, кажется, совсем не оттого, что ей казался смешным случай с медведем, захотевшим полакомиться ее вареньем…

Не засмейся Геля таким смехом, чем-то похожим на журчанье в ночной тиши таежной речки на перекате, Арсений Морошка, не на шутку смущенный своим волнением, сейчас же и скрылся бы в своей комнатушке. А тут он будто остолбенел, и ему показалось, что он, стоя, идет на катере против волны. Прошло несколько тягостных секунд замешательства, и Морошка, поняв, что иначе ему не жить, выбросил вперед дрожащие руки, поймал в темноте Гелю и заговорил, горячо дыша:

— Медведь, да не учует? Что ты!

— А он еще придет?

— Разохотился, так и заявится.

— Смешно — медведи в гости ходят!

А их сердца, не считаясь с пустой болтовней, вели в эти секунды свой разговор…

И вдруг Геля опять рассмеялась, тихонько, радостно, и впервые ласково дотронулась до груди Арсения. Совсем ошалев от ее смеха и ласки, Морошка приподнял босоногую Гелю так, что она едва касалась пола, и почти выкрикнул ей в лицо:

— А я ведь думал, тебя и нет на свете!

Захлебываясь от счастливых слез, Геля прижалась головой к его груди, прошептала:

— Если бы я знала, если бы знала…

Над горами поднялась луна. Плесо Ангары вспыхнуло в кромешной тьме, как огромное серебряное блюдо, и с берега на берег пролегла непривычная для тайги, прямая, искристая тропа. Плесо отражало так много света, что небосвод мгновенно посветлел и поблекли звезды. А в комнатушке Гели, хотя и при занавешенном окне, вспыхнули стальные детали рации и ожил букет.

Как и над всей Буйной, светло было и в душе Гели. Какой тут сон! Гелю не покидало удивительное, прежде незнакомое ей ощущение необычайной легкости во всем теле и окрыленности. Ей всерьез казалось, что она сейчас может пробежать босиком через всю Ангару по лунной тропе, а то и пронестись, распростерши руки, над спящей тайгой, как летала частенько в детские годы во сне. И ощущение этой необычайной, просто сказочной легкости соединялось с полнейшим бездумьем. Удивляясь, Геля все пробовала заставить себя задуматься о чем-либо, да все напрасно. Не думалось, да и только! Перед мысленным взором Гели лишь изредка вспыхивали какие-то неясные картины из ее жизни, но именно вспыхивали, как при свете молнии, и моментально гасли. Вот так и не думалось, и ничто как следует не вспоминалось, а Геля между тем чувствовала, что живет такой насыщенной и одухотворенной жизнью, какой не жила никогда прежде. Все ее существо нежилось и растворялось в счастье, а оно было неиссякаемым, как Ангара.

В комнатушке потемнело, словно внезапно погасла луна. Геля глянула на оконце. Почти все оно было заслонено снаружи чем-то подвижным, лишь в его верхней части оставались, да и то меняясь в размерах, небольшие просветы.

С замирающим сердцем Геля кинулась к перегородке:

— Арсений Иваныч, он опять пришел! Окно обнюхивает.

— Слышу, лежи тихо, — отозвался Морошка.

Зарядив ружье, он бесшумно вышел на крыльцо. Но бесшумно обойти избу, даже босому, невозможно было: под ногами, как ни осторожничай, шуршат и скрипят камни. Оставалась надежда лишь на то, что медведю, раз он так разохотился на варенье, изменит осторожность. И потому Арсений, слегка выставляя вперед стволы, выглядывал из-за угла избы с уверенностью, что уложит медведя на месте, в крайнем случае не даст ему уйти далеко — и тем славно позабавит Гелю.