Тень Серафима - Наталья Сергеевна Корнева

– И часто ты бываешь здесь? – негромко спросила София, когда после более чем скромного ужина Себастьян указал на ее комнату. Сама атмосфера старинного дома не позволяла повышать голос, говорить быстро или – о ужас! – смеяться. София чувствовала себя немного подавленно, хоть и казалось, что даже сами стены здесь пропитаны ощущением благостного покоя, умиротворения и тишины, которая была с сотворения мира.

– Если бы не этот дом, я предпочел бы совсем не приезжать в Ледум, – честно признался Себастьян. Он открыл незапертую дверь и сделал приглашающий жест внутрь, деликатно оставаясь за порогом. – Я приезжаю только сюда.

Комната оказалась не то чтобы маленькой – просто крохотной. Она напоминала узкую нишу с простым деревянным лежаком у стены. Из других предметов мебели – лишь низенький столик с одной-единственной, зато увесистой книгой в твердом темном переплете.

– Не слишком-то тут уютно. – София ошарашенно повертела головой, но больше никаких элементов интерьера не обнаружила. Даже окна и того не было, если не считать узкой щели под потолком, необходимой для поступления воздуха.

– Обращай внимание на суть, а не на то, что видимо глазу и может оказаться лишь уловкой сознания, несуществующей иллюзией, – невесело усмехнулся Себастьян, думая о своем. – В вашем городе здесь самое комфортное место для жизни.

– Но как этому человеку удается выживать, да еще и содержать такой особняк? – недоумевала Искаженная, зябко обхватив руками плечи. – Земля в Ледуме баснословно дорога. И почему городская стража до сих пор не арестовала его?

– Конечно, у святого отца есть официальное занятие, для отвода ненужных подозрений, – кратко объяснил Себастьян. – Кроме того, Церковь испокон веку существовала на пожертвования добрых людей.

– Таких, как ты? И ты исправно платишь десятину? Для спасения души?

Ювелир покачал головой, помрачнев больше обычного и начав, видимо, горячо раскаиваться, что не бросил любопытную девицу на площади.

– Спокойной ночи, София. Здесь принято ложиться спать и вставать рано.

Глава 14,

в которой никто не может уснуть

Бессонница не давала сомкнуть глаз.

Очевидно, организм умудрился-таки отдохнуть за минувшие сутки, пока восстанавливался от кровопотери. А еще говорят, невозможно наесться впрок или выспаться на неделю вперед. Вранье!

В опровержение своим же собственным словам Себастьян бесцельно таращился в потолок, и не думая забываться безмятежным сном человека, совесть которого чиста. Утомившись от этого увлекательного занятия, он со вздохом поднялся и стал мерить комнату шагами. Мерить-то тут было особо нечего – три шага в длину, два в ширину. При желании можно и одним прыжком одолеть. Но Себастьян был почти уверен: никому прежде и в голову не приходило тут скакать: помещение предусматривалось для менее подвижной деятельности.

Это была комната, а точнее сказать, келья, которую Себастьян занимал всякий раз, когда судьба заносила его на церковный порог. Все здесь было хорошо знакомо и мило сердцу. Однако на сей раз душевный покой и умиротворение почему-то не желали снисходить на него в облаке неземного сияния. Слова, произнесенные святым отцом, звучали в ушах, заставляя сердце кровоточить. Себастьян попытался было, как и хотел, провести ночь в молитвах, но, к его вящему ужасу, сосредоточиться и остановить хаотичный бег мыслей никак не удавалось.

Голова была полна мирского мусора.

Мнение святого отца, с которым они, знакомые без малого десять лет, были очень близки, значило много. Сегодня священник говорил с ним как с чужим. Несмотря на отсутствие всякого упрека, несмотря на мягкий, сострадательный тон, Себастьян чутко уловил какое-то охлаждение, отдаление, даже отчуждение. Это очень опечалило его.

Во всей Бреонии было не отыскать человека, который был бы посвящен в дела наемника больше и который вызывал бы такое безоговорочное доверие, уважение и любовь. Хранитель церкви был человек мужественный и полностью преданный своему делу. Много лет продолжал он беречь в Ледуме источник духовного света, безропотно снося непрекращающиеся тяготы и лишения, терпя причуды окружающего порочного общества. Остальных священников в свое время убили, или же те бежали прочь, побросав приходы на растерзание городской стражи.

Тяжело думать, что служитель Изначального потерял веру в Себастьяна, поставив на нем крест. Возможно, заслуженно. Скорее всего, так правильно, но Себастьяну малодушно не хотелось терять человека, который стал для него не только священником и строгим духовным наставником, но и другом. Возможно, единственным искренним другом в целом мире.

Только вот сегодня святой отец предпочел ограничиться формальной исповедью и под предлогом сильной занятости отказал в личной беседе.

Этот отказ заставил ювелира страдать.

Усилием воли прервав мучительные раздумья, Себастьян обратился мыслями к Софии, но и тут не нашел облегчения. Какого черта проклятая Искаженная бесцеремонно влезла в жизнь, разрушила его такой ясный, четко устроенный, логичный мир, спутала все чувства? Себастьян ощущал, как внутри кровеносных сосудов бешено стучит кровь, как клокочет злость, почти ярость, с которой он не в силах справиться. Впервые за долгие годы душевное равновесие нарушилось, да еще как! Чашки невидимых весов ходили ходуном, грозя всему механизму сбоем или серьезной поломкой.

Все это просто не укладывалось в голове. И ради чего, о всемогущий Изначальный, он по доброй воле вернулся к нелепой девице, да еще и притащил ее сюда, в святая святых своего мира? В душе творилось необъяснимое смятение, поднималась буря чувств, благополучно спавших все это время. Заглядывая в себя, Себастьян ужасался чуждому, несвойственному ему хаосу. От прежнего порядка и понимания себя не осталось и следа. Думая о Софии, Себастьян был искренне поражен: ему никак не удавалось определить своего отношения к ней – оно скакало, как взбесившаяся лошадь, колеблясь от тихой ненависти до слюнявого умиления.

Но еще больший ужас, заставлявший кровь остановиться и леденеть в жилах, вызывал тот безжалостный факт, что теперь с трудом поддавались определению и чувства к Моник.

Моник – первая, единственная, вечная любовь. Та, которая однажды и навсегда, которая не перестает быть. Это чувство казалось столпом мироздания, основой основ, мерилом и эквивалентом чувств. Оно просто не могло измениться. В противном случае придется признать, что его гармоничный мир рухнул, рассыпался, превратился в ничто, чего допускать нельзя…

Вот на этом он и остановился.

Ведь нельзя просто взять и забыть Моник? Это было бы несправедливо, неправильно. По каким-то своим, наверняка существенным причинам Творец отмерил людям короткий век. Себастьян ни в коей мере не судил Изначального за это и не стремился к вечности: для него жизнь вообще имела малую ценность. Но Себастьяна поражало лицемерное отношение к смерти. Люди живут так мало и уходят навсегда… И очень скоро горе близких заканчивается. Как бы ни были сильны узы дружбы, любви, родства, всех