Тень Серафима - Наталья Сергеевна Корнева

глупой и непорочной. Возможно, именно такого человека ему не хватает рядом – капли чистой воды в бездонном океане жадности, равнодушия и цинизма Бреонии.

Нет, он никогда не сможет простить себе, если погубит еще одну невинную.

Себастьян и не заметил, как ноги будто сами собой вывели его к людной городской площади, сохранившей старинное название Ратушной.

От сердца отлегло, когда в потоке чужих равнодушных лиц он наконец различил знакомые черты и теплые глаза, осветившиеся искренней радостью встречи.

* * *

София изумленно оглядывалась, изо всех сил стараясь удержать себя в рамках приличия и не таращиться чересчур откровенно на диковинные фрески, сюжетные мозаики и гобелены, украшавшие стены и потолки с виду обычного, ничем не примечательного здания, куда привел ее Себастьян. Комната, в которой они сейчас находились, занимала весь первый этаж и была почти пуста: только несколько рядов аскетичных скамей из лакированного черного дерева да небольшое возвышение у противоположной от двери стены. Высокие узкие окна, задрапированные темными портьерами, желтые свечи в старомодных тяжелых канделябрах, тишина – все это создавало ощущение мрачноватой торжественности. Пахло чем-то пряным и свежим.

Хозяин дома также был более чем странен: в простом черном костюме, аккуратно причесан, гладко выбрит, со скромным, но в то же время строгим выражением лица. Он выглядел лет за пятьдесят, однако лицо практически не тронули морщины, а волосы – седина. Глаза смотрели спокойно и внимательно.

В целом хозяин производил неуловимое, но четкое впечатление человека не от мира сего.

– Скольких людей ты убил с момента нашей последней встречи, сын мой? – мягко вопрошал он тем временем коленопреклоненного Себастьяна, который ритуально опустил голову в знак смирения и кротости.

– Четверых, отче.

– Скольких ты ограбил? – Размеренная речь святого отца погружала в глубокое спокойствие, похожее на гипнотический транс.

– Одиннадцать человек, отче.

– Сколько раз ты прелюбодействовал?

– Трижды, отче.

Неожиданно для самой себя София густо покраснела. Очевидно, она тоже входила в перечень смертных грехов Серафима. С этой точки зрения девушка никогда не смотрела на поступки – свои или чужие: непривычное, заставляющее многое переосмыслить мировоззрение.

И, наверное, очень непростое.

Подробная опись грехов меж тем неторопливо продолжалась.

– Сколько раз ты солгал?

Себастьян впервые ненадолго задумался.

– Прошу прощения, отче, я затрудняюсь ответить. Мне кажется, ни разу, но, возможно, иногда я лгу самому себе, в самых серьезных… самых главных вопросах.

Святой отец понимающе кивнул.

– Я обязан призвать тебя к покаянию, сын мой, и решительно потребовать отвергнуть путь смерти, которым ты идешь, дабы принять путь жизни, угодный Изначальному Творцу.

– Я не могу сделать этого, отче, – голос Себастьяна был горек, но тверд. – Я не раскаиваюсь. Люди, которых я лишил жизни, умерли легко и быстро, и над каждым я прочитал нужные молитвы. Люди, которых я лишил имущества, и без того достаточно богаты, чтобы угнетать многих. Женщины, которых я лишил чести, не жаловались, кроме того, и до встречи со мной они шли скользкой дорогой.

– Это не оправдание, сын мой. – Святой отец печально покачал головой, однако в голосе его не было ни тени укора или надменности – только безграничное сочувствие и любовь. – Ничто не может быть оправданием.

– Я знаю, отче, – вконец погрустнел Себастьян, – но не могу бросить профессию. Она уже стала частью меня… А может, я сам стал частью этого чудовищного ремесла. Мне постоянно нужны деньги. Большие деньги.

София чувствовала себя ужасно неловко, присутствуя при таком диковинном разговоре, больше напоминавшем исповедь – если она правильно понимала значение этого старого слова. Девушка боялась не только пошевелиться – дышать, чтобы ненароком не напомнить о своем существовании и не нарушить совершенной интимности атмосферы. Но, кажется, кроме нее это ровным счетом никого не смущало. На Софию просто не обращали внимания, словно она была пустым местом! В конце концов это стало даже немного обижать.

– Что ж, сын мой, мой долг сообщить тебе: с каждым днем ты все более отдаляешься от света, – голос святого отца по-прежнему был доброжелателен и ласков, хотя произносил неприятные вещи. – Пламень святой веры постепенно гаснет, не находя духовной пищи. Ты сильно изменился, Себастьян. Ты уже несешь в себе грех. Совсем скоро ты ничем не будешь отличаться от тех, кто приходит сюда с пустой душой, с пустыми глазами, надеясь переждать пару дней какие-то свои неприятности и вновь окунуться в непрекращающуюся суету иллюзорного мира. А это значит, тебя невозможно будет спасти.

Ювелир вздрогнул, будто обжегшись.

– Мне больно слышать такие слова, отче, – чуть слышно прошептал он. – Однако я не смею… и не стану отрицать их. Мне бы хотелось назвать вас жестоким, но вы правы. Вы были правы и тогда, в самом начале моего пути, когда сказали, что, упав в грязь, невозможно остаться чистым. У меня не получилось – не хватило сил. Пожертвовав оболочкой, я надеялся уберечь от этой проклятой грязи хотя бы внутреннюю суть, но, похоже, и тут потерпел поражение. Но я все еще надеюсь однажды принять истину, если это возможно для таких, как я.

София уже давно догадалась, что, находясь в этом необычном доме, она вновь преступает закон. Это была церковь. Самая настоящая церковь Изначального, объявленная в Ледуме диким пережитком прошлого и, разумеется, запрещенная. Оазис веры в пустыне неверия, скрытый от посторонних глаз и недостижимый, как мираж. Почти невозможный. Неужели кто-то в их городе продолжает приходить сюда? Наверное, да, иначе зачем бы этому необычному человеку сохранять все это, ежедневно рискуя собой? Невероятно, он умудряется быть поразительно беззаботным, живя в состоянии постоянной смертельной опасности!

– Я не могу настаивать, сын мой, и силой принуждать тебя прийти к свету. – Голос мужчины был таким проникновенным, что Софии самой страстно захотелось припасть к его ногам и честно сознаться во всех проступках, плача и покаянно заламывая руки. Так убедительно, пылко и притом небрежно спокойно мог говорить только истинный проповедник, смысл жизни которого – вдохновлять и обращать в свою веру. Это были люди особого сорта, имеющие власть над сердцами, которую, как говорили, даровал им сам Изначальный. – Это возможно сделать только по доброй воле, и ты об этом извещен. Ты делаешь свой выбор осознанно, зная о последствиях, и в свой час пожнешь все худые плоды. Конечно, я не оставлю тебя без помощи. Это святое место, и каждый, кто нуждается, получит здесь кров и пищу, физическую или духовную. Вы можете остаться – на столько, на сколько это необходимо.

Он легко коснулся головы Себастьяна, давая благословение и завершая разговор.

– Благодарю вас, святой отец. – Ювелир поднес ко лбу сложенные руки и поднялся.

*