Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй - Ланьлиньский насмешник

Для приема гостьи Юэнян пригласила свою невестку У Старшую и двух певичек. Когда ей доложили о прибытии Чуньмэй, она вместе с невесткой проследовала в переднюю залу. Юэнян тоже блистала нарядами, хотя на них и лежала печать траура. Ее голову венчала шапка с пятью мостиками,[1726] но золото и бирюза украшали прическу не в таком обилии, как у Чуньмэй. В серьгах у нее сверкали только по две жемчужины. Одета она была в белую шелковую кофту и отделанную золотом нежно-голубую со шлейфом атласную юбку. На ней были бледно-зеленые, цвета яшмы, туфельки на толстой подошве.

Чуньмэй вышла из паланкина, когда он миновал внутренние ворота. Ее тотчас же окружила целая свита горничных и служанок, в сопровождении которых она и проследовала к зале, где, грациозно склонившись, приветствовала хозяйку. Юэнян ответила ей тем же.

— Причинила я вам в тот раз немало хлопот, сестрица, — повторяла Юэнян. — А вы и шелк не приняли. На сей раз вы так щедро меня одарили и прислали жертвенную снедь, за что я вам бесконечно благодарна.

— Что вы, матушка! — воскликнула Чуньмэй. — Мне неловко, что в доме начальника гарнизона не нашлось ничего более достойного, чем такие ничтожные знаки внимания. Я давно собиралась пригласить вас в гости, матушка, но мой муж все время в отъездах.

— Когда ваш счастливый день, сестрица? — спросила Юэнян. — Я бы хотела навестить вас и поднести подарки.

— Мой день рождения двадцать пятого в четвертой луне.

— Вот тогда я и засвидетельствую вам свое почтение.

Чуньмэй низкими поклонами выразила признательность хозяйке, после чего поклонилась супруге У Старшего. Та пыталась ответить гостье тем же.

— Не утруждайте себя, тетенька, прошу вас! — удержала ее Чуньмэй.

— Что было, то было, — отвечала У Старшая. — Теперь у вас совсем другое положение, сестрица. Иначе я оказалась бы в неловком положении.

Она в конце концов приветствовала гостью полупоклоном. Сели. Юэнян и госпожа У заняли хозяйские места. К ним стали подходить горничные, служанки и кормилица. Чуньмэй заметила Жуи с Сяогэ на руках.

— Сынок! — позвала его Юэнян. — Подойди и почти тетю земным поклоном. Поблагодари тетю, что пожаловала на твой день рождения.

Жуи опустила мальчика на пол.

— Спасибо, тетя! — проговорил Сяогэ, обращаясь к Чуньмэй, и кивнул головой.

— Разве так приветствуют тетю! — возразила Юэнян. — А земной поклон кто за тебя класть будет?

Чуньмэй достала из рукава парчовый платок и золотую брошь с изображением восьми счастливых предзнаменований,[1727] которую приколола на шапочку Сяогэ.

— Опять мы вводим вас в расходы, сестрица, — благодарила гостью хозяйка.

Потом земные поклоны Чуньмэй отвесили Сяоюй и кормилица Жуи. Сяоюй получила золотую шпильку, а Жуи — пару веточек серебряных цветов.

— А вы слыхали, сестрица? — вставила Юэнян. — У Лайсина жена померла. Я за него кормилицу выдала.

— Вот и хорошо! — воскликнула Чуньмэй. — Она всегда хотела в доме остаться.

Подали чай.

— Прошу вас, сестрица, пройдемте в гостиную, — предложила хозяйка. — Холодновато тут.

Чуньмэй проследовала в гостиную. Перед дщицей Симэнь Цина горели свечи.

На столе стояли жертвенные блюда. Чуньмэй сожгла жертвенные деньги и прослезилась.

Их ждал обставленный со всех сторон ширмами столик восьми бессмертных.[1728] Около него в жаровне горел уголь. На белоснежных серебряных подносах подавали чай лучших сортов, а к нему на золотых с резьбою блюдцах изысканные сладости, редкостные изделия из фруктов и лакомые закуски. Перед гостьей и хозяйками лежали палочки слоновой кости.

После того как Юэнян и У Старшая угостили Чуньмэй, ей предложили пройти в спальню переодеться. Чуньмэй сняла халат. Ее служанки, суетившиеся у корзин с туалетами, помогли ей переодеться. К столу Чуньмэй явилась в зеленой с узорами парчовой кофте и расшитой золотом юбке цвета лиловой гвоздики.

Пир продолжался в покоях Юэнян. Опять завязался разговор.

— Как себя чувствует ваш сынок? — немного погодя осведомилась хозяйка. — Что же вы не взяли его с собой? Пусть бы порезвился.

— Я бы взяла, — отвечала Чуньмэй. — Мне хотелось, чтобы он почтил вас, матушка, земным поклоном, но, видите ли какое дело. Муж опасается, как бы он не простудился в такую холодную погоду. А потом мальчик он очень непоседливый. На месте не усидит — будет рваться гулять. А эти дни ему что-то нездоровится. То и дело плачет.

— А за тобой не гоняется?

— Нет, за ним две кормилицы по очереди присматривают.

— Господин Чжоу доволен, небось, — продолжала Юэнян. — В годах уж, а взял тебя и потомством обзавелся. Какое ты ему счастье принесла! А у госпожи Сунь Второй дочке который годик пошел?

— Четыре годика. Ее зовут Юйцзе — Яшмовая сестричка, а моего — Цзиньгэ — Золотой братец.

— Говорили, у господина Чжоу две девицы содержатся …

— Да, две молоденькие музыкантши, лет по шестнадцати, — отвечала Чуньмэй. — И капризные, как дети.

— И частенько к ним господин Чжоу наведывается?

— Да где ему, матушка, на них время выкраивать! Он и дома редко бывает. Все больше в отъездах. Нынче то тут грабеж, то там разбой. Эдиктом Двора на него столько обязанностей возложено! И местность охраняй, и водные пути инспектируй, и разбойников вылавливай, и пеших с конными обучай. Что бы только ни случилось, выезжать приходится. Достается ему!

Сяоюй подала чай.

— Матушка! — обратилась к хозяйке Чуньмэй после чаю. — Не могли бы вы прогуляться со мной по саду, посмотреть насыпную горку, возле которой жила моя госпожа?

— Дорогая моя сестрица! Что теперь осталось от прежнего сада и горки! После кончины хозяина некому следить за садом. Все запущено и приходит в ветхость. Развалилась каменная горка, засохли деревья. Я в сад и не заглядываю.

— Ничего! — не унималась Чуньмэй. — Я хочу посмотреть, где жила моя матушка.

Как ни отговаривала ее Юэнян, ей все-таки пришлось послать Сяоюй за ключами от сада и грота. Отперли садовую калитку, и Чуньмэй, сопровождаемая Юэнян и госпожой У Старшей, долго гуляла по саду.

Только поглядите:

Осыпались стены, покосились средь дерев террасы. Мох зазеленел на галерее расписной. На тропинках меж цветного камня пробилась нежно изумрудная трава. От горки осталась груда причудливых камней. Куда исчезли величавые утесы! В беседках на прохладных ложах от сырости истлели одеяла, сгнили окна, двери. Паук опутал шелковою нитью расщелину, ведущую в каменный грот. В пруду, где водилась рыба, теперь кишмя кишат лягушки. В беседке Спящих облаков себе ночлег нашли лисицы. Мыши заселили грот Сокровенной весны. Сюда, видно, никто не приходил уже не первый год. Тут, ясно, целый день витают облака.

Оглядела Чуньмэй сад и первым делом пошла к покоям Ли Пинъэр. В тереме наверху валялись поломанные скамейки, стулья и стол. Запертый на замок низ был пуст. Пол зарос бурьяном. В тереме ее бывшей хозяйки, Пань Цзиньлянь, наверху грудой лежали лекарственные травы и благовония, а внизу, в спальне, стояли только два шкафа, кровати не было.

— А куда же девалась матушкина кровать? — спросила гостья у Сяоюй. — Что-то ее не видно.

— Когда выдали замуж матушку Третью, ей и отдали, — пояснила горничная.

Тут к Чуньмэй подошла Юэнян.

— В свое время, — заговорила она, — когда выдавали замуж падчерицу, покойный батюшка отдал ей широкую кровать сестрицы Мэн. Потому-то когда настал черед выдавать ее замуж, мне пришлось отдать ей кровать твоей матушки.

— Мне говорили, — продолжала Чуньмэй, — что после кончины госпожи Симэнь кровать была возвращена вам.

— Из-за нехватки денег, — отвечала Юэнян, — пришлось продать за восемь лянов главе судейского приказа.

Чуньмэй кивнула головой, и ее засверкавшие, точно звезды, глаза оросились слезами. Она смолчала, но про себя подумала: «Да, моя матушка умела на своем постоять. Эту кровать она у батюшки выпросила. Как бы я хотела ее приобрести на память о моей хозяйке! Но она досталась другим». Будто нож полоснул по сердцу Чуньмэй.

— А где же кровать с перламутровой отделкой? — спросила она.

— Длинная история! — вздохнула Юэнян. — С кончиной батюшки у нас ведь одни расходы, доходов никаких. А раз дело встало, нет проку держать золото в сундуках. Жить было не на что, и пришлось продать.

— За сколько же продали?

— Всего за тридцать пять лянов.

— Только-то! — воскликнула Чуньмэй. — Жаль, жаль! Помнится, батюшке она встала в шестьдесят. — Если б знала, что вы продаете, я бы сорок лянов заплатила.

— Дорогая моя сестрица! — воскликнула Юэнян. — Так-то вот в жизни и бывает. Если бы знать загодя …

Чуньмэй и Юэнян вздохнули.

Тут за хозяйкой явился слуга Чжоу Жэнь.

— Батюшка просит вас не задерживаться, матушка, — обратился он к хозяйке. — Сынок плачет, вас зовет.