Русофобия. История изобретения страха - Наталия Петровна Таньшина

исключительно она будет в руках, станет и истинным властителем Европы, что поэтому не следует терять ни одного удобного случая для возбуждения войны с Персией и для ускорения её вырождения; надлежит углубиться до Персидского залива и озаботиться восстановлением прежней левантской торговли через Сирию» (п. 8); «вмешиваться, невзирая ни на что, силою или хитростью, в распри Европы и особенно Германии…» (п. 9); «заискивать и поддерживать союз с Австрией, убаюкивать её любимой её мыслью о преобладании, пользоваться малейшим на неё влиянием для вовлечения её в разорительные войны, с целью постепенного её ослабления, временами даже помогать ей, а между тем, втайне создавать ей врагов в Европе и особенно в Германии, возбуждая в государях к ней зависть и недоверие» (п. 10); «в супруги русским монархам избирать германских принцесс и путём родственных отношений и выгод умножать союзы для увеличения русского влияния в этой империи» (п. 11); «пользоваться религиозным влиянием на греко-восточных отщепенцев или схизматиков, распространённых в Венгрии, Турции и южных частях Польши, привлекать их к себе всевозможными прельщениями, навязываться в их покровители и добиваться над ними духовного главенства. Под этим предлогом и этим путём Турция будет покорена, и сама Польша, не имея уже возможности поддерживать себя ни собственными силами, ни своими политическими связями, точно так же скоро попадёт под иго» (п. 12).

Последние пункты, 13-й и 14-й, посвящены непосредственно планам европейского господства России:

«Тогда каждая минута будет дорога. Необходимо втайне приготовить все средства для нанесения сильного удара, действовать обдуманно, предусмотрительно и быстро, чтобы не дать Европе времени прийти в себя. Надлежит начинать чрезвычайно осмотрительно, с отдельного предложения сперва Версальскому двору, потом Венскому, относительно раздела между собой власти над всем миром, давая им в то же время заметить, что это предложение не может казаться им подозрительным, ибо Россия de facto — уже повелительница всего Востока, и кроме этого титула больше ничего не выигрывает. Без всякого сомнения, этот проект увлечёт их и вызовет между ними войну насмерть, которая вскоре сделается всеобщей вследствие обширных связей и сношений двух этих соперничающих дворов, естественно враждебных друг другу, а равно вследствие того участия, которое по необходимости примут в этой распре все другие европейские дворы» (п. 13); «среди этого всеобщего ожесточения к России будут обращаться за помощью то та, то другая из воюющих держав, и после длительного колебания — дабы они успели обессилить друг друга — и собравшись сама с силами, она для вида должна будет высказаться, наконец, за Австрийский дом. Пока её линейные войска будут подвигаться к Рейну, она вслед за тем вышлет свои несметные азиатские орды. И лишь только последние углубятся в Германию, как из Азовского моря и Архангельского порта выйдут с такими же ордами два значительных флота под конвоем двух вооружённых флотов — Черноморского и Балтийского. Они внезапно появятся в Средиземном море и океане для высадки этих кочевых, свирепых и жадных до добычи народов, которые наводнят Италию, Испанию и Францию; одну часть их жителей истребят, другую уведут в неволю для заселения сибирских пустынь и отнимут у остальных всякую возможность свержения ига. Все эти диверсии дадут тогда полный простор регулярной армии действовать со всей силой, с полной уверенностью в победе и в покорении остальной Европы» (п. 14)[616].

В целом, анализ этих пунктов (можно вспомнить «Четырнадцать пунктов Вудро Вильсона») позволяет сделать вывод о том, что в документе прослеживаются прежде всего внешнеполитические интересы Франции и Польши, а последние два пункта являются отражением традиционных европейских страхов перед «несметными азиатскими ордами». Они не имеют никакой связи с реальной политикой России и являются русофобской фантазией, направленной на то, чтобы запугать европейского обывателя «русской угрозой». Создаётся впечатление, что в этих пунктах автор совсем потерял чувство политической реальности. В результате, как отмечала Симона Блан, «Завещание», «начатое как холодный, методичный, упорядоченный и желающий казаться столь же реалистичным документом, как канцелярский текст, завершается неким откровением, которое могло бы порадовать автора мелодрам»[617].

Не вызывает никаких сомнений тот факт, что Пётр Великий никак не мог мыслить категориями «несметных азиатских орд», «кочевых, свирепых и жадных до добычи народов», «греко-восточных отщепенцев или схизматиков», равно как не мог писать о «пустынях Сибири». А вот Лезюр как раз так и мыслил, и термин «орды» встречается в его работе о казаках. Кроме того, текст имеет фактические ошибки, которые были неизбежны в результате обращения автора к внешнеполитическим реалиям конца XVIII века, но вовсе не петровской эпохи. Однако поскольку содержание документа было созвучно уже укоренившемуся взгляду на Россию и её внешнюю политику, да ещё в условиях войны, на такие «мелочи» просто не обращали внимания. Главное, что это соответствовало традиционной схеме восприятия России, ведь российскую внешнюю политику XIX века на Западе традиционно трактовали как продолжение линии Петра.

По словам французского историка Ж. Соколоффа, называющего этот документ «грубой фальшивкой», «дурная репутация России, очевидно, не проистекала исключительно от ухищрений пропаганды. Она главным образом объяснялась тогдашним политическим раскладом. Для западного прогрессивного мнения Российская империя была в высшей степени одиозным воплощением мрачного деспотизма»[618].

В результате, как справедливо замечает С.А. Мезин, мешая правду с вымыслом, автор завершал создание нового стереотипа «русской опасности», который стыковался в сознании европейцев со старым штампом о «русском варварстве»[619].

После Французской революции, как справедливо отмечала С. Блан, Россию начинают воспринимать в идеологических категориях. «Геополитический урок, который хотел дать автор документа европейским государственным деятелям, приходит из XVIII столетия и заключается в беспокойстве дипломатов перед появлением новой державы. Слишком энергично, по их мнению, утверждая своё право на существование, она угрожала своим непосредственным соседям, с тревогой спрашивающим себя, не собирается ли она ковать свою экспансионистскую доктрину?» — отмечала историк[620]. Страх перед сильной Россией зародился ещё при Петре Великом, а в эпоху Наполеона, в условиях войны, получил реальное воплощение с сугубо пропагандистской целью: настроить население на войну с Россией, иначе русские придут и поработят Европу.

По словам С. Блан, «в сознании людей того времени Россия становится, плохо это или хорошо, „избранной" нацией. Отныне уже не нации, но цивилизации ведут свою игру, и последовательно или одновременно против России выступают католицизм, ислам, либеральный гуманизм, Революция»[621].

Последующие жизни «Завещания»

У этого документа будет долгая историческая судьба. Какое-то время книга Лезюра оставалась достоянием весьма узкого круга лиц. Во всяком случае, ничего не известно о первых откликах на публикацию этой работы. Прошло