Русофобия. История изобретения страха - Наталия Петровна Таньшина

и опустошениям, вошедший в поговорку у современных народов», и в этом отношении он сравнивает казаков с гуннами: «…никакое войско в мире не может сравниться с ними. Те самые люди, которые у себя дома гостеприимны, которые в порыве щедрости могут помочь своему врагу, не знают больше ни уважения, ни законов, ни ограничений, когда право войны предоставляет новые возможности для их жадности; как только они оказываются на территории, где встречают сопротивление, они взламывают двери, убивают жителей, пытающихся их остановить, опустошают дома от подвалов до чердаков, с невероятной быстротой разделяют добычу, крушат мебель, разбрасывают зерно, которое не могут потребить, разбивают и портят всё, что не могут унести»[591]. По примеру древних татар они похваляются, что трава не должна больше расти на земле врага, по которой они прошли. По словам Лезюра, такая жестокость зачастую ослепляет их самих, и поэтому они уничтожают средства, необходимые для их собственного существования. Ни даже самая суровая дисциплина, ни самые жёсткие наказания не могут удержать их от этих эксцессов. Главным побудительным мотивом действий казака является добыча: как только такой возможности не будет, тут же пропадёт весь их воинственный пыл[592].

Книжный миф о казаке-варваре, старательно выписанный Лезюром, совпал по времени со стереотипами, сложившимися в устной традиции в связи с появлением на французской земле пришедших с Севера врагов. К этому времени во Франции уже сформировалась весьма обширная иконография, посвящённая русской армии и казакам, хотя образ казака-варвара возник именно тогда, когда война шла на французской территории. Война с Россией представлялась как война цивилизованного мира и нецивилизованного[593].

Лезюр, как мы помним, сообщал о среднем росте казака, однако страх делает его выше, превращая в великана-людоеда. На гравюрах казак, как правило, на порядок выше всех остальных. Часто это достигается за счёт того, что он изображается верхом на крошечной лошади, а длинное копьё ещё больше удлиняет его фигуру[594].

Казак попадает в разряд видовых чудовищ, врагов нации и человечества. Он изображается как безжалостная, жестокая, слепая сила, сопоставимая с силами природы. Его добыча — человеческие тела, как, например, на гравюре неизвестного автора 1814 года «Казак верхом на коне из добычи» (Cosaque sur ип cheval de prise). Накануне вступления русских войск в Париж по приказу полиции по всему городу были развешаны картинки с изображениями ужасных казаков: огромного роста, в нахлобученных мохнатых шапках, с налитыми кровью глазами и обагрёнными кровью пиками, с ожерельями из человеческих ушей и часовых цепочек[595].

Но основная пропаганда велась в прессе. Именно на страницах газет наполеоновская пропагандистская машина развернула мощнейшую кампанию по дегуманизации противника. Наполеон писал министру внутренних дел графу Ж.-П. Монталиве: «Оживить общественный дух можно не стихами, не одами, а фактами, простыми и правдивыми деталями <…> Совокупность всех этих фактов вызовет ярость и негодование. Именно тогда каждый почувствует необходимость обороняться, если он не хочет увидеть свою жену и дочь изнасилованными, чтобы не быть избитым, ограбленным, чтобы не подвергнуть себя всяческим оскорблениям»[596] .

Наполеоновские пропагандисты создавали по схожим шаблонам образы всех стран, оказавшихся военными противниками Франции, однако именно Российская империя во французской печати наполеоновской эпохи служила классическим примером «другого» общества и «чужой» культуры. И та же самая оптика французского официоза и армейских бюллетеней в отношении России влияла на состояние умов и общественного мнения в самой Франции, предопределяя вектор развития французско-российских отношений на многие десятилетия вперёд[597].

Газеты старались на славу. Сообщения о зверствах, грабежах, поджогах и особенно насилиях приобрели лавинообразный характер. Например, 28 февраля 1814 года газета «Le Journal de I’Empire» сообщала: «В хмельном упоении от своих эфемерных успехов русские публично заявили о своём скорейшем вступлении в Париж и о своём намерении убрать прочь все драгоценные памятники — бессмертные трофеи наших побед, открыть Париж грабежу, увезти с собой женщин, чтобы заселить ими свои ужасные пустынные пространства, взорвать Тюильри, одним словом, превратить эту резиденцию искусств в груду руин»[598].

Депутации от разных городов соревновались в сообщениях о «зверствах» казаков: «Они позволяли себе самый необузданный грабёж, акты варварства, которые вызывают ужас и негодование. Сначала они открыли тюрьмы, чтобы найти себе проводников из содержавшихся здесь злодеев. Все жители, которые им встречались в этот момент, подвергались без различия пола и возраста грабежу и насилию <…> Одну пожилую женщину изнасиловали на теле её убитого накануне мужа, другую молодую девушку после изнасилования проткнули пикой, и на следующий день она скончалась, третью после группового изнасилования бросили в шлюз, четвёртая тщетно искала себе убежища и защиты в церкви»[599].

Своеобразной квинтэссенцией обвинений казаков стала анонимная «Историческая картина преступлений, совершённых казаками во Франции». Издана она была, по всей вероятности, в Париже в марте 1814 года и была призвана воодушевить французов на сопротивление врагу[600].

Примеров описаний таких «зверств», «насилий», «мародерств» было великое множество, но самое главное заключается в том, что подобная пропаганда потом перекочевала в научные работы и использовалась как вполне достоверный источник.

Между тем военная кампания 1814 года оказалась скоротечной, и французская пропаганда не успела сыграть заметной роли в мобилизации населения. В обществе в то время уже наблюдалась усталость от постоянных войн, и потому всё, чего удалось добиться пропаганде — это напугать французов, но не поднять их на защиту Отечества[601]. А в период оккупации союзными войсками части территории Франции местные власти даже вынуждены были опровергать распространённые в обществе представления о жестокости русских войск[602].

После 1815 года Наполеон уже на острове Святой Елены, ведя свою последнюю баталию, битву за историческую память, продолжал пугать Европу казаками: «Если бы я разбил коалицию <…> я обезопасил бы мир от казаков»[603]. «Если бы Россия была побеждена в 1812 г., проблема мира на 100 лет была бы решена», — заявлял он[604]. Но Русская кампания окончилась поражением, и в результате «Север двинулся против цивилизации». Характерно, что хрестоматийный русский экспансионизм Наполеон объяснял весьма оригинально, а именно бедностью России: «Русские — нищие, и это создаёт для них необходимость завоеваний, продвижения вперёд». Поэтому он, Наполеон, пойдя войной на Россию, делал это исключительно ради мира во всём мире: «…это была война здравого смысла и подлинных интересов, война ради покоя и безопасности всех; она была исключительно ради мира и сохранения достигнутого — всё это было ради европейскости и континентализма»[605].

Фальшивое «Завещание Петра Великого»

Пожалуй, вершиной не только наполеоновской,