Барышня. Нельзя касаться - Ксюша Иванова

так просто, так естественно, так нежно… проникший в мой рот! Пульсом в голове стучало: "Боже мой! Боже мой!"

Пыталась сосредоточиться и понять, наконец, его слова. Ругала себя за то, что слышу только голос, а смысла не понимаю… Кроме одного — уехать хочет!

— Нет!

Руки, до этого не подозревавшие даже, что тоже, как и он, могут позволить себе обнять, прижать, потрогать, вдруг опомнились, подчиняясь однозначному приказу мозга, вцепились в его куртку на спине, в кулаки ткань сжали.

А страх-то никуда не делся! Он все также, словно я срослась, сжилась с ним, заполнял каждую клеточку тела, царапал тонкой иголкой сердце. Только бояться можно разных вещей. Можно бояться других людей. Можно бояться чужих прикосновений. Можно бояться всего мира. А можно… оказывается, можно бояться потерять то внезапное, то неожиданное, что чудом в твою жизнь ворвалось! Всю степень случившегося я еще не осознавала, но уже твердо поняла — крепко держись, Катя! Другого такого у тебя никогда не будет! Другого… не надо…

— Что "нет" Катюша? — он отодвинулся, хитровато улыбаясь, немного щурясь — фонарь возле подъезда недавно починили, и он сейчас ярко светил прямо Марку в лицо.

— Нет, значит, не отпущу!

— Ого! — засмеялся он. — Дайте-ка посмотрю — ты ли это, Катюша! Или мой поцелуй сделал из скромной пугливой Барышни смелую…

— Дурочку? — закончила за него.

— А-а, пусть будет и дурочку! Я согласен! Главное, будь такой всегда!

— Э-эй! Не-ет! Так нечестно! — опомнилась я.

— Да, шучу я, шучу! Ты чего так близко к сердцу принимаешь? Должна уже к моему юмору привыкнуть!

— Привыкнешь тут с тобой… То поездки по всей стране… То жена…

— Мне чудится или в твоем голосе проскальзывают нотки ревности? — обрадовался Марк.

А я не хотела спорить. Потому что не знала, как это ревность. Что это за зверь такой? Может быть, это, и правда, ревность была — вот та странная мысль, появившаяся в моей голове там, у Марка в квартире, о том, что она, та женщина, которая все права на это имеет, все-таки не должна его касаться! Но пока не хотелось об этом думать…

— Марк, ты голодный? — понимала, что вряд ли она его кормила, раз под кайфом была, да и запахов готовившейся еды в квартире я не запомнила. А он ведь с дороги.

— Я… — он почему-то запнулся, начав отвечать, но потом продолжил, снизив звук голоса практически до шепота. — Я очень голоден, Катя. Потому что то, чем могла меня… хм, накормить Инна, я есть не стал! Расшифровываю для скромницы-Барышни. Глупо и неправдоподобно прозвучит, но скажу все равно. Она меня врасплох застала. Физиология, блин! Я не ожидал, что она так сделает и сексом с Инной заниматься не стал бы. И не стал. И не стал совершенно не потому, что ты нас увидела… Блядь! Я бы ни за что себе не поверил на твоем месте!

Но Катя Семёнова… она же ненормальная! Ей же все можно! Обрадовавшись этой странной мысли, я благополучно поверила каждому его слову, вырвалась, наконец, из объятий, схватила Марка за руку и строго сказала:

— Сейчас поднимаемся, ты быстро поешь, а потом сможешь уехать.

Не стала говорить ему сразу, ЧТО буду делать я сама, пока он будет есть… А у меня был план.

45 глава. Марк

Пока Катя накрывала на стол, я заглянул к Маришке. У ее изголовья горел ночник. Его точно не было два дня назад. Катя позаботилась, не иначе. Чтобы моей девочке ночью не было страшно. Спит на животе, смешно сопит, уткнувшись личиком в подушку. А на голове — хитрые косы, зигзагами выведенные, тонкими прядками заплетенные. И одета она во что-то новое, другое, чего в гардеробе не было и при Инне быть не могло — комбинезон какого-то зверя-не зверя, с хвостом, желтого, с черными пятнами — жирафиха, что ли? Капюшончик с ушами… Хм. Катя купила?

— Марк! — позвала она, чуть приоткрыв дверь в комнату. И я, поцеловав дочку в лоб, быстро вышел на кухню.

Катя выглядела виноватой.

— Что? Борщ пересолила? — со всей возможной строгостью спросил ее, надеясь, что поймет мою шутку.

Она помотала головой и сказала:

— Ты не будешь ругаться, что я Марине кое-что из одежды купила? Просто нам очень хотелось…

— Буду. Но не сегодня. Потом. Придумаю, как сформулировать свое недовольство, и обязательно буду ругаться… И деньги тебе верну! Потому что ты совершенно не обязана на нас тратиться — продукты переводить, одевать-обувать!

— Это обидно сейчас…

— Обидно? — я удивленно взглянул на Катю. Судя по виду, ей было не просто обидно, а до глубины души! Даже слезы на ресницах дрожали! А я, дурак, увлеченно разглядывавший обилие всевозможных блюд на столе, говорил прописные истины… для меня прописные! И не думал, какую реакцию они у Кати вызывают! Осмотрел ее с головы до ног — стоит в полуметре, теребит полотенце кухонное в руках! И так невыносимо успокоить ее хочется! И переборщить страшно! А впрочем, я очень осторожно… Шагнул к ней, с радостью понимая, что не убегает, не дрожит от ужаса! И не трогал ее совсем. Просто склонился к тому самому ушку, волосы от которого у нее всегда были переброшены на другую сторону, маленькому, с аккуратной круглой мочкой, и прошептал, едва касаясь губами. — Невозможная моя Барышня, ну, хочешь, забирай нас к себе навсегда! Возьмешь?

Пожала плечами, но не отодвинулась, так и стояла, замерев и явно не дыша! А когда я сделал маленький шаг назад, просто чтобы взглянуть в ее лицо, маленькая ладошка вдруг взлетела вверх и легла на мою щеку! И, по всей видимости, Катя сама от себя подобного не ожидала! Такое лицо у неё было, словно ребенок впервые видит фейерверк! И я, конечно, знал, что вот сейчас, через пару секунд опомнится и уберет руку, поэтому был готов — как только она дернулась в сторону, поймал и поцеловал в ее середину.

А потом, словно ничего не случилось, уселся за стол и начал накладывать в свою тарелку все, что видел перед собой — мясо, картошку, салат…

— Марк, ты же завтра утром уезжаешь? — спросила смущенно Катя.

— Угу.

— А можно… Возьми меня с собой!

Хорошо, что успел проглотить то, что было во рту, потому что от удивления вилку уронил на пол! Но зато громкий звон от удара столового прибора по кафелю привёл в чувство.

— Серьезно? — обрадовался я.

— Ну-у, да-а! — очень неуверенно ответила Катя.

— Тогда я Олега могу не брать — заснуть за