Летом сорок второго - Михаил Александрович Калашников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Слева, метрах в восьмистах, из-за проволоки ударила очередь станкового пулемета. Стрелок оказался никудышный: длинные очереди полосовали воздух. Было заметно, что пулемет проваливается в неутрамбованный снег, часто заедает и альпиец подолгу возится с ним.
Бойцы, тяжело дыша, приткнулись в своих укрытиях. Ротный никаких команд не подавал. Горячка первого боя постепенно прошла. Потянулись тяжелые часы неизведанного ожидания. Солдаты промерзали, обхлопывали себя мелкими тычками.
В стороне наступала другая рота. Там тоже чернели трупы на льду, и над застывшей рекой несся одинокий голос раненого:
– Веревкин!.. Веревкин, ты живой?..
Среди растянувшихся фигур стоял на колене обездвиженный солдат и опирался на ствол упертого в лед автомата. Голова его безвольно свесилась в грудь, будто склоненная в память о павших товарищах.
Ближе к вечерним сумеркам опять проснулись советские орудия и минометы. Когда совсем стемнело, на нашей стороне послышался автомобильный шум. Меж солдатами возник тихий спор:
– Подкрепление подвезли!
– А может, танки подошли?
– Какие тебе танки, дура? Не слышишь мотора разве? Да и куда танки супротив льда? Думай балдой-то!
– Тогда, может, «катюша»?
– «Катеринка» в тылу работает, ей на передовой делать нечего.
– Тогда точно подмога, больше некому.
Моторы затихли. Со стороны итальянцев тоже не доносилось ни звука, там эту тишину ожидали с еще большей тревогой.
В морозном воздухе отчетливо раздалась команда: «Вперед!» Обглоданная луна еще не налилась, била неярко, но русским и итальянским глазам с правого берега отчетливо рисовались фигуры бойцов, скатывавшихся по снежному склону на лед. Над рекой разнеслось могучее «Ур-ра!». Многослойная итальянская оборона ответила бешеной стрельбой. Цепь наступавших была уже у самых проволочных заграждений, но не выдержала огня и откатилась вправо, как раз туда, где днем закрепилась предыдущая группа. Здесь, в небольшой долине, встретились остатки двух атакующих волн.
Темнота укрыла уцелевших и поле боя. Лишь стоны раненых и их призывы о помощи напоминали о недавней бойне. По льду рассыпались одиночные фигурки санитаров. Они быстро собирали раненых и укатывали их на легких салазках.
По цепочке, от бойца к бойцу, прошла команда:
– Идем вверх по оврагу.
Черепанов поднялся из снега вместе с другими. Кусок размытой луны окончательно скрылся за снующими тучами. Осторожно ступая по снегу, Черепанов думал: «Только бы своих не потерять. Вот Прищепной, а это, по-моему, Сатунин. Фомин со своим «дегтярем». Только бы не отстать от них. Они мужики опытные, надо их держаться».
Люди взбирались все выше. С каждым пройденным шагом Черепанову казалось, что они уже далеко в итальянском тылу, но оказалось, на пути их ждали проволочные рогатки, поврежденные советской артиллерией, а за ними – противотанковый ров. Линия обороны еще не была пройдена. Ров оказался серьезным препятствием, бойцы скопились у его кромки.
Ротный подозвал Черепанова:
– Давай, косопузый, в тебе добрая верста, сигай первым. Будешь на той стороне выталкивать.
Черепанов, сгруппировавшись, прыгнул. Перебежав по дну оврага, остановился у отвесной глинистой стенки. Следом уже скатывались другие бойцы. Черепанов повесил карабин за спину и сцепил руки ковшом. Следовавший за ним солдат вставил носок валенка в подставленную опору, оттолкнулся, переступил другой ногой на плечо Черепанова и исчез за кромкой рва. Кажется, это был Сатунин. Тем же способом выбрались еще несколько человек. В темноте Черепанов угадал одну из женщин. Странно, но именно в этот совсем не подходящий момент Черепанов зачем-то прошептал:
– Штаны на вас стеганые, добрые.
– А как же, милый? Мне ведь рожать еще.
Женщине не сразу удалось зацепиться наверху. Пару раз она скатывалась вниз с уже, казалось бы, преодоленной стенки. Кто-то наконец догадался помочь женщине, и носки ее сапог в последний раз промелькнули перед лицом Черепанова. В этот момент склоны холма осветили огненные вспышки. Итальянцы дико верещали, то ли от страха, то ли от отчаянной удали. Черепанов сначала согнулся и замер на дне, потом опрометью бросился к противоположной стенке, где осталась большая часть не успевшего переправиться отряда. Самостоятельно выбраться не было возможности, он попросту замер и стал ждать.
Стрельба и крики долго не утихали. Бой скатывался к Дону, отряд отступил. Перестали стрелять и по ту сторону рва, где схоронилась горстка бойцов. Черепанов услышал, как ко рву подошло несколько человек. Сверху донесся чужой, коверкающий слова голос:
– Руки-руки! Плен! Давай плен!
Черепанов медленно распрямился, держа ладони с растопыренными пальцами на уровне собственных ушей. Ему протянули винтовочный ремень, антабка больно стукнула по руке. Успелось подумать: «Может, это моя последняя боль».
Наверху у него отобрали карабин и вычистили карманы. Кружным путем, обогнув противотанковый ров, Черепанова привели в меловой блиндаж. Здесь дожидались своей участи десяток попавших в плен солдат, среди них и уцелевшие женщины.
Ближе к рассвету пленных вывели на улицу. Под надзором небольшого конвоя их направили во вражеский тыл. Женщинам даже предоставили крестьянские розвальни, запряженные парой низкорослых мулов. Возницы долго и недовольно что-то обсуждали между собой, жестикулируя и показывая на женщин, но в итоге успокоились и подарили им по сигарете.
За спиной занимался рассвет. Мороз придавил еще сильнее. От Дона раздался отрывистый характерный вой, услышав который однажды, уже не спутаешь ни с чем. Небо еще не разъяснилось полностью, и по его глади сновали оранжевые сполохи. Пленные на ходу оборачивались. Один из них, пряча ладони в рукавах шинели, уныло пробурчал:
– Говорил же: «катеринку» подогнали, а они: «Дурак, дурак». И кто теперь правый? Скоро нас обратно отобьют.
Конвоиры подталкивали пленных в спины, громко торопили на своем наречии. Черепанов сгибался дугой от пронизывающего холода и отчаяния.
– Тебе ротный чего наказывал, землячок? – видя состояние парня, попыталась подбодрить его женщина из хозвзвода. Черепанов перевел растерянный взгляд с носков своих валенок на женщину. – Не сутулься, – напомнила она.
Солдат чуть растянул уголки рта, схваченные морозом и нервной судорогой.
Глава 30
