Летом сорок второго - Михаил Александрович Калашников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Именно сейчас, в минуту затишья, перед глазами комбата всплыла недавняя картина. Два дня назад их батальон окружил хутор, где укрылось до трех сотен итальянцев. Уже подошла «катюша», и минометчики уложили на ребристые швеллеры реактивные заряды, но выскочил мертвенно-бледный солдат и упал комбату в ноги, сбивчиво умолял не стрелять по хутору: он здешний, в хуторе его жена и дети. Комбат, воспаленный тем крайним пылом, от которого не отвернуть, чуть поколебавшись, все же рубанул рукой воздух, дав отмашку минометному наблюдателю. Воздух сотрясся от залпов. Подняв за плечи дрожавшего в рыданиях солдата, комбат крикнул ему в самое ухо:
– Разведка доложила: нет там никого! Хутор выселенный!
Солдат знал, что командир врет, и все твердил сквозь рыдания:
– Да как же я… воевать дальше… да как же… других освобождать буду, когда своих…
«Катюша» проутюжила хутор, и тот вспыхнул с нескольких концов. Уцелевшие итальянцы кинулись навстречу красноармейцам с поднятыми руками. Из окна крепкого рубленого дома лупанула пулеметная очередь. С десяток сдавшихся, падая, зарылись в снег, другие продолжали бежать, на ходу указывая в полыхавшее оранжевым светом окно:
– Ньиемец! Ньиемец!..
Пришлось закинуть в окно две гранаты.
Итальянцев переловили и собрали в колонну на краю горевшего хутора. Комбату доложили, что обошлось почти без потерь, только при штурме злополучного дома убит один и ранены двое. Еще сказали, что среди трупов нет ни баб, ни детишек, одни погибшие итальянцы, хутор и вправду оказался безлюдным. Это, конечно, обрадовало бы солдата-хуторянина, что просил у комбата милости для родного гнезда, но он-то и оказался тем единственным погибшим бойцом.
Комбат через вестового вызвал одного из ротных. Пристроившись на завалинке покосившейся хаты и расправив карту на жестяном корыте, перевернутом вверх дном, комбат объяснял:
– Видишь балку?
– Вроде как и хуторок имеется, – присмотревшись, ответил ротный.
– От хутора одно название. Был я там утром. Два сарая да три кошары. Остальное погорело, да немец на блиндажи растащил. В общем, набери у себя человек десять. Я Витюху своего за резервами послал. Возьмет кашеваров, водительскую братию да ремонтников с санитарами. Десятка два с половиной наберется. Витюху во главе поставлю и – туда. Пусть держат.
– Как считаешь, выстоим?
Комбат ответил не сразу. Опять привычно постучал карандашом в топографический знак на карте, подул на заледеневшие пальцы, кашлянув, медленно произнес:
– Вижу, к чему ты клонишь. Я и сам вчера думал: черт с ними! Задачу мы выполнили, село заняли, через него они не пройдут и пусть разбегаются, как тараканы, кто куда. Пусть их там, под Ольховаткой, другие перехватывают. Только нам их потом опять же бить! Когда они на новых рубежах очухаются, окрепнут. Выходит, нельзя их туда пускать! Теперь надо! Пока он дерьмо свое из штанов вытряхнуть не успел. А уж выстоим или нет…
Вестовой Витюха подчищал тыловые резервы. Пожилой повар, быстро раскупорив банку консервов, снял сверху ножом слой жира и кинул на затвор давно не смазанного, застывшего на морозе, карабина. Фельдшер из санбата туго набил сумку перевязочными пакетами, а карманы пачками патронов в промасленной бумаге. Из-под капота итальянского грузовика вылез шофер с мазутными полосами на щеке. Кожа его пальцев, непривычная к здешним морозам, прилипала к металлу, и пальцы на суставах кровились.
Шофер был родом из далекой южной страны. Еще три дня назад он носил другую форму, подчинялся иному начальству, и другие в его окружении были соратники. Но в ночном бою его колонна попала под обстрел и сдалась без боя. Русским тоже до зарезу были нужны грузовики, ведь в этой снежной пустыне не угнаться за бегущими пешком. Шофера и его товарищей построили тут же, у заглушенных грузовиков, и советский политрук на их языке предложил им послужить делу Сталина. Их увещевали, что служба будет глубоко в тылу, вдали от военной опасности. Им обещали скорую отправку домой, как только Советы победят Муссолини. А тем, кто не согласится, сулили долгую отсидку в далекой морозной Сибири, где холода и вьюги такие, что нынешние покажутся за райский отдых. Почти все земляки шофера согласились. Их тут же одели в старую, порой окровавленную красноармейскую форму и снова усадили за водительские баранки.
С тех пор шофер намотал немало километров, дважды застревал в сугробах, переворачивал канистру над топливным баком, насыщая своего «зверя», еще меньше ел сам, почти не спал и вовсе не отдыхал. В его «фиат» грузили и выгружали разные грузы, садились и вылезали солдаты. Перед глазами мелькали освобожденные, охваченные огнем, дотлевающие хутора, в которых совсем недавно жили его земляки. И он жил в таком же хуторе целых четыре месяца и все не мог привыкнуть к этим русским жителям. Три дня назад он видел, как в освобожденном хуторе убивалась над трупом солдата молодая селянка. Он подумал, что это фронтовые дороги завели солдата в родную сторону, и неутешная вдова плачет над телом мужа, но напарник Луиджи, сносно понимавший по-русски, объяснил ему, что эта девушка впервые видит этого павшего. В ней смешались радость освобождения и тоска утраты. Она и живым-то его не видела, но вот теперь горюет, как по родному.
– Франческо, айда со мной, – хлопнул шофера по плечу чубатый парень.
Этот чубатый постоянно был у главного начальника на побегушках. Интересно, чего ему понадобилось? Может, начальник вызывает Франческо к себе, чтобы наконец отправить в глубокий тыл, туда, где есть натопленные хаты, горячая еда и настоящий гараж.
Но чубатый поставил его в строй с другими красноармейцами, вручил итальянский карабин и, перепоясав патронташем, добавил:
– На, твоей системы, должен разобраться.
Шеренга из двадцати пяти бойцов развернулась и жидкой цепочкой потекла в лощинку.
От хутора и впрямь почти ничего не осталось. Зияло несколько пожарищ с черным закопченным настом вокруг и мутными лужами растопленного снега, уже подернутого ледяной коркой. Уцелевшие постройки были раскиданы по обеим сторонам дороги, что стелилась по дну лощины.
Вестовой распределял бойцов по уцелевшим строениям. Дошла очередь и до Франческо.
– Так, кто тут еще остался из тыловой шатии? Друг наш итальянский да Терентий из санбата. Разбавим вас пулеметчиком, вот, да бронебойщика дадим.
