Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901) - Неля Васильевна Мотрошилова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Психология потому, в частности, и испытала в XIX веке такое оживление, что проявила внимание к определенным путям своего рода генетического исследования различных научных и повседневных понятий – путем возведения их к миру восприятий, представлений, словом, ко всему, что сам Кант обобщенно назвал «чувственностью» (Sinnlichkeit), «чувственным созерцанием», но что он, по оценке многих философов после него, в том числе и его последователей, очень быстро пробежал в своей первой «Критике», так и не исследовав структуры чувственности в их многообразии, сложности и взаимопереплетении.
Что касается, в частности, темы пространства, то сведя пространство (и время) к всеобщим априорным формам чувственности, Кант, действительно, оставил без внимания те вопросы, к которым всё чаще и настоятельнее обращались – уже после Канта – и философия, и психология. Посмотрим, как это делает Штумпф.
§ 2. Подход Штумпфа к кантовской теории субъективных форм чувственности
Штумпф считает излишним излагать сколько-нибудь подробно кантовскую теорию пространства. Для него важно следующее: «Согласно Канту, пространство, вообще говоря, есть нечто субъективное, относящееся к нашим представлениям. Конкретнее, Кант называет его априорной субъективной формой чувственности. Иными словами, материал, который доставляют нам чувства в процессе опыта, мы схватываем пространственно (räumlich) вследствие психической организации, которую мы наследуем» (S. 12.) (Можно было бы заметить, что Кант не говорит о «психической» организации. Но он, действительно, сводит дело к некой «человеческой» данности: так уж устроен человек… Предполагалось, что в случае другого существа дело, возможно, обстояло бы иначе). Штумпф поясняет, что целью теории пространства Канта было не психологическое, а скорее логико-метафизическое объяснение, т. е. исследование «возможности геометрических суждений о пространстве, которые всеобщим и необходимым образом считаются истинными, не будучи аналитически выводимыми (как полагал Кант) из понятий» (S. 13). Однако Канту не удалось, как пытается доказать Штумпф, целиком избавиться от проблем и объяснений, которые старший коллега Гуссерля в общей форме именует «психологическими».
Например, Кант разделяет «материю» и «форму» чувственности, а в известной степени отделяет их друг от друга. Штумпф приводит известную кантовскую дефиницию «материи» чувственности (то, что относится, связано – correspondendiert mit – с ощущениями) и ее «формы» (то, что в известных отношениях способно упорядочивать многообразное в ощущении – daβ das Mannigfaltige der Erscheinungen in gewissen Verhältnissen geordnet werden kann), задаваясь – применительно к пространству – вот какими вопросами: как именно мы наводим порядок в ощущениях? Почему мы выбираем именно этот, а не иной порядок? Скажем, мы приводим в порядок, т. е. как-то ранжируем книги в библиотеке. Порядок может быть совершенно различный в зависимости от того, какой критерий порядка мы избираем – величину книг, время выхода в свет, содержание и т. д. Так же и людей мы можем классифицировать по силе их тела, интеллектуальным, моральным и иным качествам. Почему же чувственность упорядочивается у Канта именно в соответствии с формами пространства (и времени)? Это вовсе не праздный вопрос, и он касается не только философии Канта, но и сути рассматриваемой проблемы.
Штумпф подробно анализирует известные кантовские аргументы в пользу идеи о пространстве как одной из двух всеобщих форм чувственности, а именно: мы можем относить определенные ощущения к чему-то вне меня (уясняя, что находится ближе – дальше, выше – ниже и т. д.) только в том случае, если уже, так сказать, a priori кладем в основу «представление пространства» («Vorstellung des Raumes»). Обратим внимание: Кант в самом деле употребляет именно слово «представление», «всеобщее представление», говоря о пространстве. Но это слово у Канта остается непроясненным и требует от читателя собственных догадок.[96] Одновременно у Штумпфа исследуется особый ракурс, оттенок проблемы, снова же выражаемый в форме вопроса: почему в царстве чувственности преимущество отдано именно формам пространства (и времени), а не, скажем, таким «качествам», как непроницаемость, твердость, цвет (Undurchdringlichkeit, Härte, Farbe)? Кант разбирал этот вопрос и отвечал на него так: от таких качеств мы можем абстрагироваться, тогда как пространство и время принципиально невозможно «осмыслить». Как формы именно чувственности они первичны. Этот тезис Штумпф в определенной степени поддерживает. Более того, впоследствии он будет отстаивать мысль о фундаментальности представлений пространства для психологии. Вместе с тем, Штумпф, как мы увидим, будет возражать против кантовского понимания пространства, очищенного, отделенного от всех чувственных качеств (цвета, звука и т. д.).
Как бы то ни было, дефицит конкретности в кантовском анализе «представления пространства» (кстати, в самом деле значительно более скудного, чем анализ времени, к которому Кант обращается и в учении о рассудке) приходится восполнять. Для этого Штумпф и обращается за помощью к тем концепциям, которые предложены в психологии и, в частности, той, которая шла как бы по стопам Канта (учение Гербарта и др.).
§ 3. Исследование представлений как акта сознания
Специалистам по феноменологии Гуссерля не надо объяснять, какое значение в ней придается анализу актов сознания или, вернее, «актовой» (ноэтической, в более поздней гуссерлевской терминологии) стороне сознания. И чем конкретнее, подробнее, многостороннее исследуются акты сознания, тем больше это соответствует духу и букве феноменологии как философской дисциплины. Поэтому неверно изображать дело так, будто интерес к восприятиям, представлениям и другим формам сознания – черта одной лишь психологии. И философия сознания, познания постоянно включала их в орбиту своего рассмотрения. Психология, отпочковываясь от философии, принимала от нее эстафету анализа актов сознания и, надо сказать, именно во второй половине XIX века за достаточно короткое время добилась в этом деле значительных результатов. Впрочем, в таком анализе, по природе своей междисциплинарном и пограничном, границы между философией и психологией вообще были весьма подвижными, так что существовала и философская психология, и философия, перетекающая в психологию. (К слову сказать, в российской философии последней четверти XIX века видные отечественные мыслители – Лопатин, Грот, Бердяев, Франк и др. – занимались и философией, и психологией; главный философский журнал в России тогда не случайно назывался «Вопросы философии и психологии»).
Применительно к гуссерлевской философии существует еще одна проблема, которую можно считать центральной и которую мы еще будем обсуждать далее: это трудные и противоречивые поиски Гуссерлем специфического, уникального для предшествующей мысли синтеза философии, логики и психологии, которые к началу XX века обрели облик предварительного варианта феноменологии.
Что касается обсуждаемого здесь аспекта – актов сознания, то заслуживает внимания следующий факт: Гуссерль по
