Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901) - Неля Васильевна Мотрошилова

подходов Брентано вычленяет те характеристики, которые он так или иначе готов если не принять полностью, то во всяком случае учесть. В психических феноменах, поисками сущностных определений которых он и занят, действительно есть исходная связь с представлениями, которые нечто «являют». Но связь эта совершенно особая, разъясняет Брентано. «Психические феномены (согласно Брентано) всегда внутренне воспринимаются, тогда как физические феномены – а их не следует путать с физическими вещами, которые вызывают в нас эти феномены – даны через внешнее восприятие (§ 6). Например, если мы воспринимаем что-либо красное, то это происходит на основе внешнего восприятия чего-то красного. Но мы также осознаем, что мы в этом случае уже восприняли нечто красное. Это осознание или процесс принятия во внимание (Gewahrwerden) восприятия красного (соответственно: какого угодно психического акта) происходит уже не благодаря внешнему восприятию, которое в нашем случае предоставляет (что-то) красное в наше распоряжение»,[87] – так описывает суть рассуждения Франца Брентано Д. Мюнх. Когда мы как бы замечаем сам акт восприятия, удерживаем его, поворачиваем к нему внимание (это и есть смысл слова Gewahrwerden), то первый акт – внешнее восприятие, как бы отыгравшее свою роль, уже отставлено в сторону. Так и «физический» предмет – нечто красное, нами воспринятое («первичный объект») – остается в стороне. Во внимание принят «вторичный объект», а именно восприятие красного.

Для Брентано (как, впрочем, и для Гуссерля, и не только для раннего) очень важен тот факт, что перейти к таким «объектам» сознания, а не внешнего мира относительно несложно. Ибо психические феномены рождаются как бы сами собой, и они вполне доступны внутреннему восприятию; при этом, согласно Брентано, их возможно «узреть» четко, однозначно, с очевидностью (evident) – что тоже отличает их от физических феноменов, где очевидности трудно добиться (здесь Брентано разделяет критическое отношение представителей классического рационализма и отношение Канта к чувственному опыту).

Другое различение и противопоставление: физические феномены Брентано считает «действительными», а психические – существующими только феноменально или экзистенциально (§ 7 I тома «Психологии с эмпирической точки зрения»).

Главное определение психического феномена у Брентано выражено, как известно, словами «intentionale Inexistenz (eines Gegenstandes)»; перевести и понять их непросто. Имеется в виду особое, а именно интенциональное внутреннее существование (Inexistenz) предмета внутри психического феномена. Брентано дает следующее, ставшее классическим определение интенциональности: «Всякий психический феномен характеризуется тем, что средневековые схоласты называли интенциональным (также и ментальным) внутренним существованием предмета и что мы, не избегая полностью двусмысленных выражений, назвали бы отношением к содержанию, направленностью на объект (под которым здесь не следует понимать какую-либо реальность), или имманентной предметностью. Всякий психический феномен содержит в себе нечто как объект, хотя и не каждый – тем же самым образом. В представлении нечто представляется, в суждении нечто принимается или отвергается, в любви – что-то любят, в ненависти – ненавидят, в вожделении – вожделеют» («Психология…». Bd. I, 124 f.).

Д. Мюнх (op. cit., S. 41) справедливо отмечает, что определение понятия «intentionale Inexistenz» у Брентано остается во многом неясным, а подчас и сбивающим с толку. В самом деле, проблема столь же старая, сколь и трудная. Ещё начиная со Средневековья поднимались вопросы, которые до сих пор беспокоят философов, психологов, представителей других гуманитарных дисциплин, например, тех, которые изучают язык. В сущности, каждая крупная эпоха в развитии культуры вообще, философии, в частности, предлагает свои ответы на эти сложнейшие вопрошания, которые чаще всего приводили и приводят к тому, что… возникают новые, ещё более трудные вопросы и проблемы. Если говорить сначала коротко и обобщенно, то целый ряд вопросов и проблем вращался вокруг поиска, определения специфических особенностей сознания как неповторимого «мира», творящего собственные «предметы» и их совокупности («предметности»), а также вокруг процедур, процессов и структур, благодаря которым осваивается и «внешний» мир, и сам «внутренний мир» человеческого сознания, познания, духа.

Долгое время считалось, что решать проблемы сознания чрезвычайно трудно именно потому, что оно «внутри» человека и глубоко скрыто от наблюдения и познания. Это во многом верно. Однако со временем стало ясно, что при особом повороте внимания, при использовании рефлексии (издавна одобренного философией, да и всей культурой инструмента изучения мира сознания с его побуждениями, мотивами, интересами) во «внутреннем» положении сознания, его специфических «предметов» и структур даже есть особые преимущества. Ибо поскольку сознание всегда, так сказать, при мне, точнее во мне, я вполне могу (в любой сколько-нибудь благоприятный момент) обращаться к его изучению, могу проверять и корректировать свое исследование. Собственно, один из решающих мотивов более поздней гуссерлевской феноменологии состоит именно в глубоком осознании и попытках максимального использования этой возможности и перспективы – прямой повседневной, всечасной доступности мне моего сознания и прямого же, (как будто) ничем не опосредуемого исследовательского наблюдения за сознанием, способного приводить, однако, ко всеобщим результатам. И Гуссерль был отнюдь не первым, кто ухватился за эти возможности. По сути дела все философы, психологи, которых Гуссерль потом пометит как своих предшественников на трансценденталистском пути – Декарт, Локк, Юм, Кант (и другие), уже в широком масштабе вели свою многотрудную работу над «внутренним» осмыслением сознания. Кстати, не только средневековые авторы (с их учением об интенциональности), но и древние мыслители были причастны к исследовательской деятельности того же рода. И вовсе не случайно Брентано вышел на этот путь, отправляясь от изучения наследия Аристотеля как великого философа и первого психолога (конечно, в особом смысле этого слова). При учете многовековой длины упомянутого пути психология XIX века находилась в уже довольно высокой его точке. Это заставляет точнее определить проблемные вехи, темы, сюжеты, которые были специфическими для философской психологии Брентано.

По моему мнению, особенность позиции, а одновременно и заслуги Брентано в исследовании сознания можно кратко определить следующим образом.

На пути к экспериментальной, эмпирической психологии, который стремился проложить Брентано, настоятельно требовалось вычленить из необозримой совокупности, именуемой сознанием, некоторые «единицы”», его специфическим образом характеризующие и в то же время доступные наблюдению, описанию, изучению, даже какому-то количественному (в случае экспериментов) определению. В некоторых ракурсах эта задача ставилась и решалась давно – ещё со времени Аристотеля. Поэтому позволю себе (очень кратко) отклониться в сторону темы «Аристотель–Брентано».

В своих первых работах, которые молодой Брентано выполнил под руководством Ф. А. Тренделенбурга, при исследовании учения о бытии Аристотеля (докторская диссертация 1862 года) и аристотелевской психологии (габилитационная диссертация 1869 года – на публикацию её ссылается Гуссерль в ФА, 85), Брентано, с одной стороны, собрал то ценное, что, с его точки зрения, принес с собой «субстанциалистский», построенный на основе онтологически трактуемой «проблемы тела-души» (Leib-Seele-Problem) подход к изучению широко понимаемой «душевной