Ранняя философия Эдмунда Гуссерля (Галле, 1887–1901) - Неля Васильевна Мотрошилова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
От Брентано, как я думаю, Гуссерль – подобно другим философам его времени – получил немало живых, плодотворных и перспективных творческих импульсов. Подтверждение чего мы находим в гуссерлевской рецепции, но и в глубоком преобразовании брентановской идеи интенциональности, первые отсылки к которой находим уже в ФА.
Трудность в понимании важнейшей для нас связки «ранние Брентано–Гуссерль» состоит ещё и в том, что в феноменологической литературе она обычно осмысливается на материале «Логических исследований», а потом выливается в обсуждение упомянутой гуссерлевской самокритики в адрес уже этого произведения. У нас же речь пойдет о более раннем периоде становления идей будущего создателя феноменологии, когда никто ещё, включая автора ФА, не знал, естественно, о будущем пути и его результатах. А здесь приходится иначе, нежели это принято в соответствующей литературе, оценить и значение ряда принципиально важных идей Брентано, и отношение к ним раннего Гуссерля. (Вместе с тем, буду активно опираться на те, увы, очень немногие исследования последних десятилетий, где предметно сопоставляются более ранний Брентано, периода I тома «Психологии с эмпирической точки зрения», и ранний Гуссерль периода ФА.)
§ 1. Идея «эмпирической психологии» у Брентано и ее отражение в Философии арифметики
Брентано был ангажированным борцом за расширение прав и значения психологии и её частных дисциплин, подразделений. Он отстаивал мысль о том, что к психологии уже обращаются и ещё будут обращаться логика, этика, эстетика, а также такие практические области, как политика и сфера образования. Замечу: никакого «психологизма» нет и не было в этой здравой и вполне оправдавшейся, исторически перспективной идее. Из ранних работ Гуссерля видно, однако, что эта борьба сама по себе вряд ли его сильно интересовала: он предоставлял профессиональным психологам заниматься ею, а сам скорее хотел воспользоваться конкретными наработками психологов, относящимися к философии математики и к проблеме представлений, нежели разбираться с теми идеями и спорами, которые касались места психологии в системе научного и практического знания. (В период разгоревшихся дебатов с психологизмом интерес Гуссерля повернется и в эту сторону, но лишь поскольку будут затронуты проблемы статуса, значения логики.)
Брентано справедливо полагал, что для реализации высоких претензий психологии в ней самой требовалось провести далекоидущие реформы. Уже I том «Психологии с эмпирической точки зрения» был своего рода идейным знаменем и программой таких реформ. Выдающийся психолог и философ понял: сила и особые функции психологии должны состоять в осуществлении самых разных специальных, конкретных, приближенных к реальной психической жизни индивида – и также в этом смысле эмпирических – исследований. Другой смысл эмпирического поворота для Брентано заключался в том, чтобы психологию, до сих пор постоянно взаимодействовавшую с философией, сблизить также и с естествознанием, с исследованием того, что он назвал сферой «физических феноменов». Будущее показало, что стратегический путь развития психологии в последние десятилетия XIX и в XX веке был определен у Брентано в принципе верно и удивительно прозорливо. В силу сказанного надо признать, что вместе с целым рядом других психологов он стоял у истоков исторически неизбежного превращения психологии в разветвленную самостоятельную область знания, постепенно отпочковывающегося от философии, под эгидой которой психология ещё развивалась в XIX веке. Вместе с тем, Брентано отчасти был и философом, во всяком случае психологом, весьма хорошо философски образованным, в том числе и в истории философии, постоянно сохранявшим, обновлявшим в своих размышлениях также и философские аспекты. Эта квалификация по существу принята в брентановедческой литературе, включая лучшие российские исследования.
От усилий Брентано протянулась нить к одной из ранних ветвей эмпирической и даже именно экспериментальной психологии того времени. «Ученики Брентано были пионерами экспериментальной психологии, – пишет исследователь конца XX века Д. Мюнх. – Алексис Мейнонг основал первый Институт экспериментальной психологии в Австрии, Казимир Твардовский – в Польше; Карл Штумпф был – наряду с Вундтом – одним из первых экспериментальных психологов в Германии. После своего перемещения в Вену (1874 г.) и сам Брентано подал заявку на создание там Института экспериментальной психологии, но прошение было отклонено. Гештальтпсихология тоже выросла из брентановского круга. “Отец” гештальтпсихологии Хр. фон Эренфельс был учеником Брентано и Мейнонга…».[85]
Свою амбициозную задачу Брентано видел, стало быть, в том, чтобы вообще способствовать закреплению и существенному расширению плацдарма, позиций, функций психологии как науки, чтобы придать ей не меньший вес, чем тот, который имеют математика, физика, химия, физиология.
В связи со всем сказанным наследие Брентано, крупной фигуры всего гуманитарного знания XIX, а потом и XX века, в значительной степени принадлежит истории психологии. И именно профессиональным психологам, в частности, историкам психологии всего сподручнее судить о том вкладе, который он внес в развитие этой науки, как и о том, от чего в наследии Брентано психологии в дальнейшем пришлось отказываться.
Несколько иначе выглядит решение вопроса о влиянии Брентано на тех мыслителей, которые (сложными, опосредованными путями) выходили, подобно Гуссерлю, на магистральный путь философии.
На таких мыслителей, что естественно, всего больше повлияли философские по происхождению и значению, хотя и тесно связанные с психологией идеи Брентано. Из их числа – снова же имея в виду Гуссерля – мы для дальнейшего анализа прежде всего выделим: 1) брентановскую конструкцию психических феноменов; 2) тесно с нею связанную идею интенциональности; 3) концепцию представлений как фундаментальных актов сознания.
§ 2. Проблема «психических феноменов» и тема интенциональности у Брентано: находки и трудности
Кардинальным было стремление Брентано осмыслить специфику психической жизни человека, и ему, в частности, должны были служить понятие и концепция психических феноменов. Они, в свою очередь, опирались на понимание сознания как специфического единства. «Когда мы воспринимаем цвет, звук, тепло, запах, то ничто не мешает нам относить каждое из них к какой-либо особой вещи. Напротив, если иметь в виду многообразие соответствующих актов ощущений – в́дение, слышание, ощущения теплоты и запаха и одновременные с ними воления, чувства и обдумывание, а вместе с ними внутреннее восприятие, которое и дает нам знания о них, – то мы принуждены брать все это в качестве единой вещи… Ибо все здесь нами затронутое есть не что иное, как так называемое единство сознания, один из самых богатых последствиями и все ещё оспариваемых фактов психологии. Единство сознания, поскольку его надо с очевидностью познать из внутренне воспринимаемого, состоит в том, что все психические феномены, которые одновременно находятся
