Колокол и держава - Виктор Григорьевич Смирнов

еще держалась, от восточной и западной уцелела лишь половина, зато северная обрушилась полностью. Всюду валялись груды белого камня и кирпича. Возле руин стояли строители собора: мастера Кривцов и Мышкин и известный на всю Москву подрядчик Владимир Григорьевич Ховрин. Все трое с унылым видом наблюдали за человеком в иноземной одежде, который бесстрашно лазил среди развалин.

— Слава те Господи, толмач объявился, — проворчал Ховрин, завидев Дмитрия. — Умучился я с этим фрягом. Про что толкует, не понимаю ни хрена, только чую, что матерится не по-нашему.

Аристотель Фиораванти уже шел к ним, на ходу отряхивая камзол от известковой пыли и что-то оживленно объясняя по-итальянски двум сопровождавшим его молодым людям. На вид знаменитому зиждителю было сильно за пятьдесят. На дочерна обожженном солнцем узком лице, обрамленном длинными волосами цвета воронова крыла, ярко выделялись неожиданно синие глаза.

— Святая Мадонна! Наконец-то я слышу благословенную латынь! — просиял итальянец, когда Дмитрий назвал ему себя. — Так ты мой переводчик? Чертовски рад, надоело изображать глухонемого. Я буду звать тебя Деметрио, не возражаешь? Тогда позволь представить тебе моих помощников. Вот этот красавчик, который все время думает о девках, вместо того, чтобы слушать мои умные речи, — мой приемный сын Андреа. А этот унылый мизантроп — мой помощник Пьетро. Когда-нибудь он станет великим зодчим, похуже меня, но тоже великим. Ну а теперь приступим к делу!

— Итак, синьоры, я готов поставить диагноз вашему больному, — громко объявил Фиораванти, загибая пальцы и считая на латыни: — Unus. Известковый раствор слишком жидок и не клеевит. Duo. Кирпич никуда не годится.

В доказательство итальянец поднял валявшуюся на земле кирпичину и ударом о камень расколол ее пополам.

— Tres. Главной причиной обрушения стала каменная лестница, которая ведет на хоры. Вы прислонили ее к пустотелой стене, и она не выдержала ее тяжести.

Quattuor. Вы заложили слишком мелкий фундамент для такой махины. Ergo[15], все это мы будем сносить!

— Все?! — изумленно переспросил Ховрин.

— Si, signore! Destruo et aedificabo! Разрушу и воздвигну, как сказано в Писании. Через неделю здесь должно быть чистое место. А к завтрашнему дню мне будет нужен таран.

— Какой таран? — снова изумился подрядчик.

Вместо ответа Фиораванти достал свинцовый карандаш и размашисто изобразил на уцелевшей стене треногу с подвешенным к ней бревном:

— Вот такой! И поторопитесь. Иначе за каждый день простоя вы будете платить из своего кармана. Я слишком дорого обхожусь вашей казне, чтобы попусту терять время.

3

Гулкие удары сотрясали Кремль. Два десятка дюжих мужиков раскачивали тяжелое бревно с железным наконечником, с размаху ударяя им в стену собора. Сначала появлялась трещина, потом с грохотом, поднимая столб пыли, падал кусок кладки.

Аристотель Фиораванти сидел на складном стуле, наблюдая за разрушительной работой тарана и подавая короткие команды. Толпа любопытствующих наблюдала за тем, как на ее глазах исчезает могучий собор, который возводили три года.

Ближе к вечеру появился великий князь. Молча выслушал пояснения зодчего и удалился, так и не сказав ни слова. Привыкший скрывать свои мысли, Иван Васильевич ничем не показал, что втайне рад случившемуся. Рухнувший собор был детищем покойного митрополита Филиппа, и вместе с ним рушился весь старозаветный московский порядок. Новый собор будет государевым детищем, ради которого он не пожалел немалой доли новгородской контрибуции. И пусть ревнители древнего благочестия видят, что государю служат не токмо православные, но и латиняне, и бесермены, и иудеи, лишь бы от них был прок!

Солнечная апрельская погода вдруг сменилась холодными проливными дождями. Работы остановились, и, чтобы не терять время, Аристотель Фиораванти отправился во Владимир-на-Клязьме смотреть тамошний Успенский собор, который должен был стать образцом для будущего храма.

…Несколько раз обойдя кругом златоглавый красавец-собор, итальянец надолго замолчал. Ему явно не верилось, что двести лет назад русские мастера могли создать такое чудо. Восхитили итальянца и фрески Андрея Рублева и Даниила Черного, пестрым ковром покрывавшие собор изнутри.

— Mea culpa! [16] — признался Фиораванти Дмитрию. — Я недооценивал твоих соотечественников. Эти художники могли бы расписывать лучшие соборы Италии!

Переживавший за своих Дмитрий внутренне ликовал. Пусть знает, что на Руси всегда хватало людей, наделенных Божьим даром. А сколько дивных храмов могли построить русские зодчие, если бы не монгольское нашествие, отбросившее страну на целые столетия назад!

…Несмотря на разницу в возрасте, они уже успели подружиться. Аристотель предложил Дмитрию поселиться в большом доме, выстроенном для него на Боровицком холме рядом с великокняжескими палатами. Поскольку контракт с Фиораванти был заключен на пять лет, он решил выучить русский язык, в чем Дмитрий ему охотно помогал. А сам в свою очередь быстро осваивал итальянский, отличавшийся от латыни примерно так же, как русский язык от старославянского.

Помня наказ посольского дьяка, Дмитрий все никак не решался спросить Аристотеля о причинах, побудивших его спешно перебраться в Москву. Но однажды итальянец разговорился сам. Сначала его карьера складывалась исключительно удачно и он смог построить несколько прекрасных зданий в разных городах. Но, как гласит старая римская пословица: Fortuna non penis, in manus non resipe[17].

Среди зодчих в Италии царит жестокое соперничество. За выгодный заказ могут оклеветать конкурента и даже подослать наемного убийцу. Прознав, что Аристотель занимается химическими опытами, его враги пустили слух, будто он фальшивомонетчик. За такое преступление казнят, заливая в глотку преступника расплавленный металл. Поэтому, не дожидаясь суда, он почел за благо под покровом ночи бежать из Рима в Болонью. Поначалу там встретили его с распростертыми объятиями, удостоив звания главного архитектора. Но вместо того, чтобы строить соборы и дворцы, зодчий был вынужден исправлять дурную работу других: выпрямлять покосившиеся колокольни и накренившиеся стены, чистить каналы и акведуки. Отношения с властями Болоньи постепенно ухудшались, а затем и вовсе испортились. А когда он стал настойчиво требовать у городского совета дать ему заказ, достойный его таланта, его просто лишили должности.

Тут-то и подвернулся московский посол Семен Толбузин, посуливший Аристотелю золотые горы. Но главным соблазном для него стал собор, который он сможет построить от фундамента до крестов на его куполах, собор, который прославит его имя!

Слушая откровения зодчего, Дмитрий стыдился того, что поневоле превратился в соглядатая. Ему все больше нравился этот человек, в котором удивительным образом соединялись цепкая деловая хватка с чувством прекрасного, добродушие — с жесткой требовательностью, житейская искушенность — с детской мечтательностью. В доме Фиораванти часто бывали иноземцы, и для каждого у Аристотеля