Святая с темным прошлым - Агилета

– Вот радость-то, Васюша! Орденом меня награждают – Святого Георгия IV степени. Приказано ехать в Петербург – там сама императрица вручать его будет!

Девушка стояла, как в землю вросшая от удара.

– Да скажи ты хоть что-нибудь! – потребовал Кутузов.

– Счастье ваше! – еле слышно выговорила Василиса. – Надолго ль расстаемся?

– На сколько бы ни расстались, все одно – свидимся! – сам не свой от радости, заверил ее Кутузов, и гонец широко осклабился за его спиной. – Ну, теперь скорее в лагерь – пировать!

Опустив голову, девушка тронулась вслед за ним. Она сама не понимала, отчего так нелегко у нее на сердце в столь радостный для Михайлы Ларионовича час, но ощущала, как с каждым мгновением ей становится все тяжелее.

Этим вечером Кутузов поистине купался во всеобщем внимании. Генерал-майор Кохиус официально поздравил его в присутствии всех офицеров, пожелав в будущем стать полным Георгиевским кавалером, к чему нынче сделан первый из четырех шагов. Друзья наперебой выражали ему свой восторг и рассказывали, как императрица, запросив у князя Долгорукова реляцию о подполковнике Голенищеве-Кутузове, получила следующий ответ: «…несравненно большую похвалу заслужил он мужеством своим и храбростью». Недоброжелатели же переговаривались вполголоса о влиятельной Кутузовской родне при дворе, включая дядю-адмирала, коему, наверняка, не составило труда замолвить за племянника словечко. Впрочем, даже они признавали, что награда вполне заслужена.

Отправив денщика в станицу – за вином, Кутузов угощал в своей палатке всех без исключения: друзей – потому что друзья, а недоброжелателей – чтобы помнили его незлобивость. Одна лишь Василиса потерянно бродила по берегу реки, и слезы стояли у нее в глазах. Там и нашел ее Кутузов ближе к ночи, послав справиться о ней.

– Что ж ты все горюешь, когда у меня праздник?! – спросил он в сердцах, тряхнув ее за плечи. – Да, расстаемся, но, самое большее – до Рождества

Василиса подняла на него глаза и вдруг увидела возлюбленного совсем другим, не тем, каким знала все это время. Захмелел он немного, да не в том дело… До сих пор, сходились они, или расходились, чувствовала она, что он принадлежит ей. Сейчас же Михайла Ларионович принадлежал другой – Екатерине. И, Бог весть, отпустит ли она его от себя.

Впрочем, выразить всего этого Василиса не могла и сказала только:

– Не затянулась бы наша с вами разлука!

Кутузов лишь махнул рукой в ответ на ее опасения:

– Кто ждать умеет, к тому все вовремя придет. И мы с тобой соединимся в свой час.

– Дай-то Бог! – прошептала девушка.

– Да скажи ты мне что-нибудь в ободрение! – вновь сжал и потряс ее хрупкие плечи офицер. – Благослови меня, что ли, святая ты наша!

– Не кощунствуйте, Михайла Ларионович, – одернула его Василиса, – я не святее вас. А что сказать вам на прощание…

Она едва не рыдала, и мутная стена заслоняла возлюбленного от ее глаз. Но все же, собравшись с силами, девушка прояснила свой взгляд.

– Я уж говорила вам однажды – прошептала она, – что вы с победою всю жизнь не разлучитесь. Вы ее так любите, что она вас вовек не оставит. Ну а я… я вас не оставлю в трудный час.

И, вслепую от слез, она протянула к Михайле Ларионовичу руки. Он обнял ее, и две их фигуры слились в одну, а затем и вовсе пропали, укутанные тьмой безлунной ночи.

Ускакал Кутузов на рассвете. Больше никаких существенных слов между ними сказано не было. Офицер предупредил, что писать едва ли сможет, и девушка не стала допытываться, почему, и без того зная ответ: не мог он обнаружить перед всеми так явно свои к ней чувства. Напоследок приласкала она его красавца-коня и прижалась к нему щекой: обнять самого Михайлу Ларионовича мешало ей присутствие его денщика и караульных солдат.

Кутузов легко вскочил в седло и посмотрел на нее, разбирая поводья. Василисе вдруг вспомнилось, как учил он ее управляться с лошадью, увозя из пещерной кельи.

«Вот ведь какой поворот судьба дала!» – пронзила ее горькая мысль.

– Молись за меня, пустынница! – улыбнулся Кутузов, разворачивая коня.

Василиса лишь кивнула, не в силах говорить. Она явственно ощущала, как, удаляясь от нее в этот утренний час, он разрывает надвое ее душу.

Императрица Екатерина II родилась за два века до того, как Сталин произнес свою историческую фразу: «Кадры решают все»[41], а потому не могла осознанно взять ее на вооружение в многолетней игре с государством российским. Однако всю жизнь хитроумная немка жила и царствовала так, как если бы сталинский лозунг был крупными буквами начертан на стенах ее кабинета.

В кадровой своей политике Екатерина придерживалась очень простого и действенного правила: те, в ком она чувствовала хоть малейшую угрозу своему месту на троне – ее муж Петр III, оба сына – цесаревич Павел и Алексей Бобринский[42], та загадочная особа, что осталась в истории под именем княжны Таракановой, не говоря уже о бунтовщике Пугачеве – либо уничтожались физически, либо всю жизнь находились под пристальнейшим надзором, не имея возможности сделать ни шагу с отведенного им скромного шестка. Те же, в ком императрица угадывала талант государственного деятеля и честолюбие, однако без притязаний на престол, возносились ею высоко и доверием пользовались изрядным. Ах, как посмеялась бы Екатерина, доживи она до воцарения Наполеона и узнай о том, что он создал специальную тайную полицию, чтобы следить за … министром полиции Фуше! Нет, своим доверенным людям она действительно доверяла, прилагая немало сил к тому, чтобы окружить себя таковыми.

Нам не известно достоверно, когда императрица впервые обратила внимание на будущего фельдмаршала; но, скорее всего еще в 1765 году, когда Кутузов, вернувшись из польского похода и служа под Петербургом, периодически нес почетный караул в Зимнем дворце. Не случайно же немногим позже он, восемнадцатилетний, будучи всего лишь в чине штабс-капитана вдруг оказался в составе Уложенной комиссии, составлявшей свод законов Российского государства. Неожиданный виток в карьере, не правда ли? И весьма почетный! Однако почет почетом, но три года спустя комиссия прекратила свою работу (кстати, так и не доведя ее до конца), а Кутузов надолго исчез из поля зрения Екатерины, вернувшись на поля сражений.

Императрица могла бы больше и не вспомнить об умном и обаятельном офицере, на котором когда-то остановила свой взгляд, но… поистине, турецкий янычар, простреливший Кутузову голову, оказал ему неоценимую услугу! Реляция Долгорукова – смутное воспоминание – решение о награде – и, в итоге офицер вновь предстает перед своей государыней. Она пристально всматривается в него, склонившегося в почтительном поклоне, и видит, что Кутузов – один из тех редких людей, которым годы идут только на пользу. Это, несомненно, признак ума, и Екатерина удостаивает подполковника беседой. Прогуливаясь с ним по дворцовой оранжерее и слушая повествование о событиях в Тавриде, она неоднократно ловит себя на мысли о том, что находится в театре, и внимает монологу талантливого актера. Как он умеет приковать к себе внимание! До чего красноречив! А это непринужденное, живое обхождение с собеседником! Его отнюдь не сковывает ее высочайший в империи статус, но все подобающее императрице почтение Кутузов выказывает ей безупречно. И весьма грациозно при том.

Улыбка Екатерины, обращенная к офицеру, сперва любезно-официальная, становится все более и более естественной и теплой. Да, мало кто так умеет обращаться с людьми! Братья Орловы чересчур грубы и напористы, Никита Панин – вольнодумен и мягкосердечен (скверные для человека, облеченного властью, черты!), а Суворову место либо под огнем неприятеля, либо в монастыре со строгим уставом, во дворцы же его лучше не допускать. Что до Потемкина, ее правой руки, то он хорош всем, но не следует укреплять его в мысли, что он единственный государственный муж в ее державе. Ведь тот офицер, которого она видит перед собой, просто создан для того, чтобы располагать к себе людей и внушать им желательные для себя мысли, что сулит ему скорый и яркий взлет. «Ах, как он был бы хорош на дипломатической службе! – вдруг осеняет императрицу. – Но не сейчас, чуть позже. Пусть наберется опыта, расширит кругозор…»

– Вы бывали в Европе, подполковник? – милостиво глядя на Кутузова, спрашивает она. – Нет? Поезжайте! Вам будет предоставлен годичный отпуск и выделены средства из казны. Полагаю, ваше здоровье окончательно восстановится, когда вы получите представление об устройстве военного дела в различных странах. Вам назовут людей, могущих просветить вас на сей счет, и скажут, от чьего имени к ним обратиться.

О, как сверкнули у него глаза! Нет, она не ошиблась в своем выборе. Но неожиданно Екатерина задумывается:

– Können Sie sich mit dem preußischen Feldmarschall auch frei unterhalten, wie sich mit mir unterhielten?[43] – переходя на родной немецкий, спрашивает она.