Прокурор идет ва-банк. Кофе на крови. Любовник войны - Александр Григорьевич Звягинцев

заговорил Багиров. – Цвях успел с ними со всеми переговорить…

– Ты и твой Цвях спите на ходу! – прервал его в бешенстве Борзов. – Липатов в город приезжает, а у вас в сводках сплошные грабежи да насилия… Собери личный состав и вправь им мозги!

Борзов был настолько взбешен арестом Юрпалова, что, когда из-за кустов вынырнул пионер с деревянным автоматом и пропищал: «Руки вверх! Вы захвачены армией зеленых!», он от неожиданности торопливо задрал руки вверх и побледнел. Но когда осознал свою ошибку, то с ненавистью рявкнул на обалдевшего пионера:

– Цыц!

Будущий защитник природы испуганно ретировался в кусты.

Борзов схватил Багирова за грудки и притянул к себе.

– Слушай, Багиров! – зашептал он с яростью. – Ты меня знаешь с пионерского детства.

– Успокойся, Петр! – испугался тот за Борзова. – Оснований для паники нет. Цвях с них глаз не будет спускать…

– Этот следователь, Багиров, играет большую игру! – Борзов отпустил друга. – Или он нас всех, или мы его! Понял?

– Сам не маленький! – огрызнулся полковник. – Уже кое-что предпринял.

– Что? – заинтересовался Борзов.

– Цвях послал Амбала к шмаре Оболенцева… – стал рассказывать Багиров, но Борзов не так его понял и тут же перебил с выражением ужаса на лице:

– Убрать бабу Оболенцева? – прошептал он помертвевшими губами. – Ты с ума сошел!

Багиров презрительно рассмеялся. Он всегда знал, что Борзов мог действовать только чужими руками, но не думал, что чье-то убийство его так испугает.

– Кто тебе говорил за убийство! – произнес Багиров с неожиданным одесским акцентом. – Послал лишь попугать и предупредить Оболенцева. Амбал горлышко ей немного придавил и попросил передать жаверу, чтоб линял, пока не заделали.

– И помогло твое предупреждение? – язвительно проговорил Борзов.

– Они еще не встречались! – пояснил Багиров. – Вечером встретятся. Знаю точно. У нее на хате. Я дам команду. Мы их там и накроем.

– Только без глупостей! – опять рассвирепел Борзов. – Я не хочу, чтобы сюда все «важняки» Союза прикатили. Поглядим на его поведение. Может быть, у них там, в Москве, план не выполнили. Если он обойдется мелочью, черт с ним, пусть куражится.

– Лады! – сразу согласился Багиров.

– Какие еще лады, – передразнил Багирова Борзов. – На опережение работать надо. Сколько тебе говорить? Собрал одних дуболомов.

– Дай срок, появятся и другие! – пообещал Багиров. – Деньги в корне меняют человека. Штукатуров какой был, почти святой…

– Если будешь так работать, – сострил Борзов, – то срок тебе Оболенцев намотает.

Что случилось с белой «Волгой»?

По просьбе Ярыгина в фотолаборатории КГБ ему быстро отпечатали кадры с микро– и видеопленки.

Появившись в кабинете, где работал Оболенцев, он небрежно, но с некоторым шиком бросил фотографии на стол перед другом и сказал:

– В провинции очень быстро распространяются новости.

Оболенцев внимательно изучал бумаги, лежащие перед ним, и, не отрывая от них глаз, спросил:

– Ты имеешь в виду аресты?

Ярыгин ухмыльнулся:

– Это Петрарка думал все время о Лауре и говорил «…о ней одной». О твоей любви если и говорят, то в коридорах власти, причем, я уверен, с одной целью.

– Это с какой еще? – встрепенулся Оболенцев, задетый за живое.

– Как бы тебя через нее прищучить! – честно ответил Ярыгин.

– Уверен? – засомневался Оболенцев. – Откуда они знают?

– Уверен, уверен! – подтвердил Ярыгин. – Не уверен – не обгоняй! Сколько людей горели на любви… Вот, помню, один убийца мне признался, что от любви глупеют…

– Ну, спасибо за сравнение! Моя любовь никого не касается. Даже друга!

– Мое дело предупредить!

– Спасибо, я как-нибудь сам!

– Как-нибудь и дурак может, а ты у нас умный.

– Еще раз спасибо! Давай вернемся к работе… – перевел разговор Оболенцев. – Мне очень интересный документ попался на глаза, думаю, что специально подложили в папочку.

– Сомневаюсь! – отверг такое предположение Ярыгин. – Просто безалаберность.

– Фома неверующий! – отмахнулся Оболенцев. – Слушай внимательно: «Второго июня семьдесят восьмого года Борзов получил белую служебную «Волгу», но уже семнадцатого июня пересел на старую служебную, черную…»

– Старая любовь не ржавеет! – усмехнулся Ярыгин, слушая, однако, внимательно.

Оболенцев очень выразительно посмотрел на него.

– Извини, больше не буду. – Ярыгин сделал такую послушную и умильную физиономию, что злиться на него было совершенно невозможно, и Оболенцев продолжил:

– Аварий с белыми «Волгами» в июне того года не было, и в ремонт ни одна из белых «Волг» не поступала, я специально проверил…

– Когда только успел?

– Почему ты думаешь, что только ты работаешь не покладая рук? Что, по-твоему, произошло с ней шестнадцатого июня?

– С чего ты взял, что произошло? – удивился Ярыгин. – Может, черная престижнее?

– Из белой в черную по здешней жаре пересядет только идиот или сумасшедший. А Борзов не из таких! Он здоровье бережет: плавает, бегает, диету блюдет, массаж делает.

– Резонно! – Ярыгин внимательно посмотрел на Оболенцева. – Только если что и произошло, то за четыре года следы подчистили. Документов не найдем.

– Ты прав! На документы я и не рассчитываю. Единственная надежда – вдруг что-нибудь вспомнит дежурный по городу в ГАИ.

– Дежуривший шестнадцатого? – скороговоркой выпалил Ярыгин.

– Я послал Нора и Мишина, – пристально посмотрев на друга, спокойно сказал Оболенцев, – сидят сейчас, журналы дежурств изучают. Должны позвонить…

Почти тут же раздался телефонный звонок.

– Легки на помине! – обрадовался Оболенцев и, взяв трубку, услышал голос Нора. – Мы только что с Ярыгиным вспоминали вас, а вы тут как тут… Говори!

Оболенцев, слушая Нора, стал записывать данные на листе бумаги.

– Слушай, Нор, вы с Мишиным ни во что больше не влезайте, приезжайте! Что-о? Уволен?..

Он положил трубку.

– Шестнадцатого июня семьдесят восьмого года дежурным по городу был старший лейтенант Демиденко Владимир Иванович. Уволен из органов внутренних дел двадцать девятого июня семьдесят восьмого года по состоянию здоровья.

– Быстро его… уволили! – сразу все понял Ярыгин и стал собираться.

– Задание понятно? – по-дружески спросил Оболенцев. – Хоть из-под земли мне его найди!

Ярыгин направился к двери, по дороге спрашивая:

– Живым или мертвым?

– Живым, Ваня, непременно живым!

Как только закрылась дверь, Оболенцев опять погрузился в море бумаг, скопившихся на его столе. И сидел, изучая их, пока не стемнело.

Когда он вышел из прокуратуры, на улице уже никого не было. В полупустом автобусе так «аккуратно» объявляли остановки, что Оболенцев сошел на одну раньше. Водитель перепутал, а Оболенцев еще был весь в деле и поэтому не заметил в темноте за окном автобуса знакомые приметы.

Очутившись в одиночестве на пустой остановке, Оболенцев решил не ждать следующего автобуса, а пойти напрямик через небольшой парк, единственной достопримечательностью которого была маленькая танцплощадка. Полусонные юнцы с лицами наркоманов и ошалевшие от неожиданной свободы провинциалы, приехавшие во всесоюзную здравницу погулять и вкусить «светской» жизни, отплясывали