Твоя реальность — тебе решать - Ульяна Подавалова-Петухова

— Ну, ты сама сказала…

И тут Лера захохотала. Мать, не мигая, смотрела на нее, не понимая.

— Ма! Ты кого хорошим мальчиком назвала?

— Кого, кого… Тимофея, конечно.

— А я Графа!

Серые глаза моргнули, и в следующую секунду женщина захохотала.

— А я-то… Ой, а я-то думаю… голову кладет…

Лера поцеловала смеющуюся мать в щеку и выскочила из квартиры.

Тимку с Графом искать не пришлось. Радостный ласковый мальчик шустро спустился с четвертого этажа, но не увидев хозяйку, сел у подъезда. Тимка испытывал искреннее уважение к собакам, поэтому не стал тянуть, звать или уговаривать. Присел перед псом на корточки, погладил по голове. Попросил лапу, но Граф вздохнул и отвернулся к подъезду, откуда должна была выскочить любимая хозяйка.

— Умница какая! — проговорил Уваров и погладил пса по голове.

Лера вылетела во двор пулей, Тимка даже вскочил на ноги, решив, что за ней те самые буйные соседи мчатся. А девочка хохотала, и парень залюбовался. До этого Лера почти не улыбалась. Усмехалась иной раз, а чтоб вот так хохотать — так это вообще впервые.

— Прикинь, говорим о собаке, потом ма мне выдает, типа, хороший мальчик. Ну, ясен пень, хороший! Я ей, ну да, типа, ласковый, преданный, еще что-то там. А! Говорю: «Голову кладет на колени». А она на меня глаза вот такие вытаращила: «Валерия, с каких пор, ты мальчикам разрешаешь голову класть на колени?». Я стою, не втупляю… потом дошло: «хороший мальчик» — это она о тебе сказала, а не о собаке. Вот умора! Нарочно не придумать!

Тимка смеяться не мог, даже улыбался с грехом пополам. Шел рядом, всё так же держа поводок. Граф весело трусил и вел ребят в обход школы, в сторону старого парка.

— Значит, твоей маме я понравился? — только и спросил он.

Лера, казалось, даже задохнулась на миг. Тим глянул на нее. Покраснела.

— Она просто сказала, что хороший мальчик, — попыталась оправдаться девочка.

Уваров вздохнул:

— Зато теперь Ксения Николаевна будет знать, с кем ты гуляешь. Хорошо.

Лера поджала губы, хмыкнула:

— Уваров…

— Я помню свою фамилию. Это фамилия моего родного отца. Он погиб, когда я под стол пешком ходил. И его я не помню. Меня вырастил батя, Дашкин отец. И вся моя семья Фроловы, кроме меня. Когда получал паспорт, мог изменить фамилию, но батя сказал, что тогда о моем отце не останется даже имени и памяти, а ведь он был героем: вынес детей из горящего дома, вернулся в дом, а балки рухнули… Сказал, что именно поэтому не стал усыновлять меня после свадьбы с мамой. У нас дома даже награда висит, которую моему отцу дали посмертно. Поэтому… поэтому если ты хочешь сказать что-то колкое, зови по имени, как хочешь склоняй! Но фамилию…

Он просто шел, следом за собакой, и на свою спутницу не смотрел. А та глядела на него во все глаза и даже забыла, что именно хотела сказать. В эту самую секунду ей вдруг показалось, что эту историю Тимофей никому не рассказывал. Может и говорил об отце-пожарном, но не так. Не теми словами. Не теми эмоциями. И она не знала, что ответить на эту искренность.

— А у меня… нет отца, — почему-то сказала она, и сама испугалась этой откровенности.

Тимка вскинул на нее глаза.

— Ну…

— Да нет, конечно, он есть. Но кто он, как зовут, чем занимается, я не знаю. Мама не говорит… А сейчас мне даже не очень-то интересно. Так что моя фамилия — это фамилия деда. Он меня воспитал. Ты ведь понял уже, ма меня рано родила…

— Ну, не в двенадцать же? Ей на вид лет восемнадцать!

— Ей тридцать один. Осенью тридцать два будет.

— А тебе? Нестеров, сказал, что ты маленькая…

Лера скривилась:

— Не поминай к ночи! Мне в марте четырнадцать исполнилось.

— В смысле четырнадцать?

— В прямом. А тебе сколько?

— Семнадцать в сентябре будет.

Они обошли школу и повернули к ручью, в сторону старого парка. Граф весело трусил впереди, не забывая оставлять метки на столбах и деревьях. Солнце уже коснулось крыши многоэтажного комплекса на западе. Ветер трепал волосы Леры, ерошил вихор Тимофея, но было тепло совсем по-летнему. Ребята вышли к парку, когда Тим вновь нарушил тишину. Он помнит свое детство до появления в их с мамой жизни Алексея Фролова. Но у него, как бы там ни было, был отец. Была память. Были фотографии, видеозаписи. Есть что посмотреть, к чему прикоснуться. В жизни Леры же…

— А ты не думала о своем отце? Неинтересно? — спросил Тим.

Девочка посмотрела на него, удивилась.

— Если скажу, что нет, то совру. Думаю, он даже не в курсе, что есть я.

— В смысле? — Тимка даже шаг замедлил.

— Ну… переспали… разбежались… а тут бац — ребенок. Ну, бывает же…

У Тимки было железобетонное понимание семьи, брака, детей. Такое — познакомились, переспали, разбежались, ребенок — в его сознании не укладывалось. Карина… Карина была ошибкой, глупой местью. Тимке не было шестнадцати, но он четко понимал, что от такого способа общения могли появиться дети, поэтому соблюдал все меры предосторожности. Здесь же… Хотя, если подумать, коль мать была совсем девчонкой, может, и отец тоже был школьником?

— Я бы не хотел так…

— Да уж. Когда полный комплект, веселее, — согласилась Лера, но Тимка покачал головой.

— Ты не поняла. Это же… ребенок. Человек! Что значит «не знает о ребенке»? Это же не вещь в автобусе забыть! Это… Не знаю, что получилось у твоих родителей, но, если бы такое случилось со мной, я бы хотел знать, что где-то есть мой ребенок.

Лера молчала. Тимка даже испугался. Она шла, спрятав от ветра нос в высоком вороте толстовки, и смотрела под ноги, сунув руки в карманы. Челка закрывала лицо, Тим видел лишь уши. Днем в мочках красовались довольно длинные сережки с крестом, сейчас украшений не было. Шла и думала о чем-то своем. О чем-то невеселом. Уваров вздохнул.

— Извини, — только и сказал он.