Крики в ночи - Родни Стоун

Вернувшись с двумя чашками лимонного чая, она завернулась в покрывало, а я уже почти оделся. Она подошла и присела рядом на кровать.

— Зачем ты оделся? Здесь так жарко.

— Мне стыдно.

— Стыдно? — искренне удивилась она.

— За то, что скомпрометировал тебя. Использовал тебя…

Я поколебался, не уверенный в том, что хочу сказать. У меня сложились довольно расплывчатые, не слишком последовательные принципы поведения, но все же я старался их выполнять. И образ Эммы не выходил у меня из головы, стройной и подтянутой, где-нибудь у Макомберов, или в Рингвуде, или… черт знает где. Я остался во Франции и заставил Эмму уехать. Остался ради безнадежной погони за неизвестностью, которая насторожила Эмму. Какое-то мое упрямство, нежелание сдаваться проявило себя. Эстель наклонилась и поцеловала меня.

— Куда ты собрался? — в голосе тревога.

Я вернулся назад к своим поискам, к нормальной жизни. Моя рубашка упала на пол, и я поднял ее.

— Хочу увидеться с этой женщиной, с мадам Сульт.

Она встала и принялась разыскивать слаксы и блузку, которые бросила куда-то, когда раздевалась.

— Нет, Джим, не езди туда, — в голосе настойчивая мольба.

— Почему?

— Потому что ничего хорошего из того, что ты будешь ворошить прошлое, не получится.

— Что это значит?

Она была бледна, расчесывая волосы.

— Ты заботишься только о себе. Только это имеет для тебя значение, а не я.

Я распознал крик отчаяния: самым важным для меня было найти детей и сохранить семью, и Эстель знала это.

— Ты мне очень нравишься.

— Нравишься? — Ее глаза заблестели от слез. — И только?

— Пожалуйста, поедем вместе, ты поможешь мне.

Она вытирала лицо полотенцем, пытаясь прийти к какому-то решению. Затем надела туфли.

— Может быть, и поедем. Не знаю.

— Конечно, ты вовсе не обязана делать это.

— Джим, почему ты просишь меня ехать к этой старухе? К отшельнице. — Она замолчала и вздохнула, пытаясь принять какое-то решение. Затем медленно произнесла: — Ни к чему хорошему это не приведет.

— Я собираюсь увидеться с ней, независимо от того, едешь ты или нет.

Она обняла меня.

У меня возникло ощущение, что Эмма все узнает и что один из нас не переживет этого двойного существования. Куда же делись мои устои, мамины принципы?

— Ты жалеешь об этом?

Я чувствовал ее близость, ее голова покоилась у меня на плече, будто мы вместе танцуем.

— Не жалею. Волнуюсь.

— Все это глупости. Послушай…

Она немного отстранилась от меня, ее лицо, обрамленное копной волос, казалось торжественным, глаза широко раскрыты.

— Джим, я не хочу причинять тебе боль. Ты должен знать, что у меня были и другие мужчины, иногда.

Я подумал о ее загорелом теле, увидел ее где-нибудь на пляже на Ривьере. И о нас с Эммой, как мы делаем субботние покупки, забираем детей из школы и едем к ее родителям. Миры, далекие друг от друга.

Я не мог дать ей облегчения, но все-таки был признателен за то, что она дала мне возможность избавиться от напряжения последних дней.

— О Господи. Ну и путаница.

— О чем ты, Джим?

— Обо всем этом. О нас. О моих детях, разве ты не понимаешь? У тебя хоть есть Жанна.

Я перешел на французский, затем сбился. Она пожала плечами:

— Забудь, забудь об этом, дорогой. Все это временно. Как и сама жизнь.

— Нет. — Мне не нравилась такая философия. — То, что случается, имеет значение.

— В конечном итоге нет.

Две противоположные философии, но ее взгляды неприемлемы для меня.

— Я должен продолжать искать. Надеяться. Мне нужно поговорить с мадам Сульт.

— Тогда я поеду с тобой.

Я видел, каких усилий стоило ей это решение.

Повисло молчание. Я услышал голоса на улице через жалюзи: крики детей и визг тормозов.

— Думаю, мне лучше оставить тебя сейчас.

На этот раз она восприняла мои слова спокойно:

— Когда ты собираешься к ней?

— Завтра.

Ее лицо было таким же белым, как стены. Она подошла к окну и выглянула через щели. Никто не наблюдал за нами.

— Бедная мадам Сульт, — прошептала она.

— 22 —

Утро нашей поездки в Гурдон-сюр-Луп запомнилось мне на всю жизнь. Был один из тех летних дней, когда жара появляется с первым лучом солнца, которое заливает землю своим светом так, что все вокруг становится теплым на ощупь.

Накануне, как мне сказали в отеле, несколько раз звонила Эмма, но меня там не было. Я торчал в это время в Сен-Максиме, крики детей постоянно раздавались у меня в голове. До тех событий, которые развернулись потом, я не сказал бы, что был напуган: по крайней мере, об этом не думал, но сейчас в моей голове проносились различные картины, видения. Мое воображение, или та сила, которая направляла мое воображение, тревожило меня, потому что сейчас оно рисовало мне две черные зловещие фигуры, которые прокрались в наш дом во время той грозы, их силуэты освещала молния. Они вышли из ночи и прошли через гаражную дверь, темнели их громадные черные фигуры суперменов, пробирающихся тайком в этом ужасном доме, тихо, в кроссовках, лица неразличимы во мраке, но излучают угрозу. Опять и опять в моей голове мелькали их силуэты, я видел, как они пробираются мимо машины и проскальзывают в комнаты детей, сначала в комнату Сюзи, затем к Мартину. Что они хотят? Что делают? В моем воображении они несут спящих детей, напичканных таблетками и безжизненно повисших у них на руках. Потом они возвращаются за игрушками.

Я сидел в переполненном ресторане и, заглатывая пищу, которая не имела вкуса, не имела значения, пытался прогнать эти видения, но за ними явилось другое: на этот раз дети были раздеты и связаны друг с другом, они находились в темной комнате, полной людей в капюшонах. Запах горящей плоти. Один из суперменов нагревает железный прут… Я отодвинул блюдо, к которому даже не притронулся, и подписал счет. Невысказанные страхи.

В гостинице сказали, что опять звонила Эмма, от этого мне стало еще хуже. Несмотря на то, что она мне наговорила, я позвонил в Рингвуд.

Трубку поднял Джеральд.

— Эмма у вас?

— Нет, — сказал он. — Ее здесь нет.

— Нет? Джеральд, она пыталась дозвониться до меня из Англии.

— Правда?

Похоже, он и впрямь ничего не знает. Эффект холодного душа.

— Ну ладно. Давай напрямую. Она опять у Макомберов или где-нибудь еще?

— Не спрашивай меня, мой мальчик, — нехотя ответил он.

Я подумал, не позвонить ли Бобу Доркасу, но было уже поздно, и потом он-то откуда может знать?

— Ну хорошо, Джеральд. Если она позвонит, скажи ей, что я искал ее.

В конце концов я оставил попытки дозвониться в тот день и на следующее утро, потому что поехал к Эстель. Въезжая в Понтобан, я раздумывал, поедет ли она вообще, не передумала ли, но она вышла мне навстречу, совершенно спокойная, беззаботная с виду. Выглядела она потрясающе в своем бледно-желтом костюме, который подчеркивал ее загар.

— Привет, Джим, — улыбнулась она.

— Привет.

Ни один из нас не намекнул на то, что случилось вчера, как будто по разным причинам мы оба хотели это забыть. Или проигнорировать. В данном случае она хотела сказать всем своим видом: мы направляемся на деловое задание.

Дорога в деревню Гурдон-сюр-Луп уходила от Понтобана на север, постепенно расширяясь и открывая взору неземной пейзаж: острые, нагроможденные друг на друга скалы, будто живописный фон на средневековой гравюре. Горы, залитые светом позднего утра, казались старыми, как само время. Край дикой природы, увенчанный рассыпающимися развалинами старинных замков и часовен, брошенный, покинутый, где в полях властвуют только вороны, греющиеся в пыли.

— Здесь все какое-то другое, — заметил я.

— Эта местность всегда пользовалась дурной славой, — откликнулась она. — Люди, которые живут здесь, что-то вроде цыган. Понимаешь? Они женятся друг на друге внутри своей семьи. У них слишком много детей.

Это было необдуманное высказывание, я даже подумал, насколько она бессердечная. Затем она, казалось, поняла, что сделала мне больно:

— Джим, извини меня…

Я рассказал ей о своих видениях. Окружающая местность казалась лунным пейзажем. Мы смотрели по сторонам, не разговаривая, пока „форд“, петляя, забирался вверх по крутому склону. По сторонам виднелись следы засохших виноградников, затем мы увидели далеко внизу долину, простирающуюся далеко за горизонт, лоскутки полей, фермы. Изредка попадались небольшие рощицы сосен, прижатые к горам, и заброшенные карьеры. Высоко в небе кружили и парили соколы, один раз кролик испуганно метнулся с дороги, но в основном земля, казалось, состояла из камня и кустарника. Жесткого пожухлого кустарника, который не трогали даже козы. Воды нигде не видно.

— Боже мой, зачем кому-то понадобилось селиться здесь, чтобы спрятаться от людей?