Братья Ждер - Михаил Садовяну

— Дед, не болтай вздор — ты не маленький. Рассуждай толком, как положено людям в твои годы, — мягко ответил атаман. — Выслушал я тебя и вот что надумал. Раз нельзя увести коня, мы его и не уведем. Погоди, не тревожься и не радуйся. Мне бы лишь пробраться к нему и полоснуть его ножом по горлу. И еще, коли возможно, снять метку со лба, чтобы доказать, что все сделано по уговору. Ты думаешь, я ничего заранее не обдумал и не договорился с моим боярином? На что ему старый жеребец? Ему надо, чтобы коня не стало. Он знает, что, если сгинет Каталан, не удержаться на престоле и князю Штефану, ибо ратное счастье ему этот конь приносит.

— А что, если не поднимется на него рука? Сказывали, Каталан, заколдован.

— Дед Илья, опять говорю тебе: не мели вздор. Коли он заколдован, так и украсть его нельзя. А коли он обычный конь, значит, свалится, как всякая тварь. Волшебные жеребцы бывают только в твоих сказках. Пырну я его ножом, и он свалится. Вот и все. Времени много не потребуется, сосчитай до десяти — и конец. А вы должны напасть в другом месте, чтоб я мог пробраться к конюшне. Сосчитаю до десяти, сделаю то, что надо, и поминай как звали. Каждый пойдет своей дорогой кто побыстрее, кто хитро заметая следы. Встретимся в условленном месте. Можно так устроить?

— Думаю, атаман, что можно, — развеселился старый Илья, подмигивая здоровым глазом.

— А раз можно, насыпь песку на дно этой бочки и нарисуй прутиком, где конюшня, где загоны, где овраг, где дом конюшего. А потом поворотись лицом к Тимишу и покажи мне все рукой. Отсюда до места недалеко, многое разобрать можно простым глазом. Ты ведь знаешь, как далеко видит глаз Григория Гоголи. Посмотрю, что ты нарисовал и что покажешь, а потом решу, с какой стороны ударят четверо наших хлопцев. Меня же ты поведешь своей тропкой к самому близкому месту, откуда удобней пробраться. Покажешь мне все, уговоримся и подбросим коням корму. Потом ляжем и поспим. А когда покажется месяц, мы уже будем отсюда далеко. Хорошо задумано?

— Хорошо, — ответил с сомнением в голосе дед Илья.

Атаман Григорий от души рассмеялся.

— Слушай, дед, — проговорил он без гнева, — погляди своим здоровым глазом на наших товарищей. Разве тебе удалось поколебать их решимость своими причитаниями? Нет, не удалось. Так знай же, Григорий Гоголя не настолько глуп, чтобы положить свою голову за гроши. Не тревожься. Все задумано так, чтобы воротиться нам домой целыми и невредимыми.

Дед Илья успокоился, стал молиться.

— Да поможет тебе, хлопче, царь небесный и святая богородица.

Он трижды широко перекрестился, положил земной поклон и уснул, улегшись ничком на сене рядом со своими товарищами.

В двенадцатом часу ночи лунные лучи косо падали с востока на воды Молдовы, петлявшей между отмелями и прибрежными рощицами. Ночь благоприятствовала «купцам»: с юга то и дело наплывали громады облаков, застилавшие луну. Потом небо очищалось, но немного погодя на небесное светило опять надвигались скользящие горы, многоголовые змеи и прочие чудища, непрестанно менявшие очертания. Ветра не было, лишь изредка тревожил листву торопливый, тут же угасавший шепот.

На Тимишском заводе, наверху, где стояла хибарка второго конюшего, а рядом конюшня Каталана и недалеко от нее жилье служителей, все шло как обычно в ночное время. Караульные стояли на своих местах. Когда кукарекал старый петух, спавший на своем насесте среди упряжи и инструментов, позади домика конюшего, они громко звали сменщиков. Из каморок выходили служители и только им знакомыми тропками пробирались в самые дальние уголки завода сменять караулы.

Вот уже четыре недели Симион Ждер стоял ночами на страже, следя со своего места за сменой караульных, ловя любой необычный, новый звук или движение. Если со стороны гор налетали грозовые ливни или бури, люди, согласно приказу, неусыпно стояли в своих укрытиях, держа оружие наготове.

В тихие ночи служба казалась сторожам куда более легкой, но для начальника стражи Лазэра Питэрела она была самой трудной. А второй конюший проводил время в тревожной дремоте. Свою засаду он устроил на верхушке невысокого стога сена, в открытом месте, откуда можно было ловить все ночные звуки. С наступлением темноты, когда прекращалось всякое движение, он неслышно пробирался в свой тайник, о котором рядовые служители ничего не знали. Один лишь Лазэр Питэрел знал место и при надобности мог обратиться к Ждеру. Даже старый конюший Маноле, который иногда поднимался ночью в гору проверить стражу, не знал об этом укрытии.

— Где второй конюший? — хмуро допытывался он.

Лазэр Питэрел отвечал, по уговору, что конюший Симион отправился проверять дальние угодья и либо шагает вдоль линии застав, либо, захватив копье, пустился с собаками в сторону родников, где в овраге слышался волчий вой. В этом году в лесных зарослях объявились два волчьих выводка, — один в месте, именуемом Петрэрия, другой в топях Пахомия.

Маноле Черный недовольно озирался. Отвернувшись, он скреб в бороде всей пятерней, заглядывал в конюшню к Каталану и уходил. Двери конюшни были всегда широко открыты. Изредка из темноты доносился удар копыта или фырканье лошади.

— Вот они, порядки второго конюшего, — шептал старик Лазэру Питэрелу. — Раньше конюшня-то всегда запиралась пудовыми замками. Не сказал бы, что мне по праву эти открытые двери в ночную пору, когда в станке стоит драгоценный конь.

— Так приказал конюший Симион, — мягко отвечал Лазэр Питэрел.

— Знаю, — потряхивал старик бородой, — да не нравится мне это.

— Осмелюсь сказать, боярин: не тревожься понапрасну.

— Сказать-то можно, да мне от слов ваших ни сна, ни покоя не прибавится.

Лежа на своем стогу, Симион держал оружие наготове у изголовья. Не забывал он прихватить и зипун и башлык на случай грозы или дождя. Тут же лежала Долка, собака Ионуца. Чуткая и послушная гончая без приказа не двигалась со своего места за спиной Симиона, на котором он приучил ее лежать. На любой подозрительный шорох она отзывалась легким рычаньем. Пес Бора в таких случаях поднимал громкий лай и визг, и Симион велел убрать его подольше. А тихое рычанье Долки словно пронизывало его, отгоняя внезапную дремоту. Правда, грех дремоты случался с конюшим крайне редко. С тех пор как он по-новому расставил своих людей и сам сел в засаду, Симион приучил себя спать днем. Кроме того, он крепко-накрепко остерегался пить. Он берег свои силы так же тщательно, как следил за вверенными ему скакунами. «Ты тоже помни о трех правилах, — говорил он Лазэру Питэрелу. — Голова в холоде, ноги в тепле, брюхо — налегке».

В эту ночь собака подала голос лишь через два часа после первой смены караула. Облака закрывали луну. Вокруг было темно.

Долка зарычала. Конюший Симион поднял голову, ощупал оружие у изголовья и напряг слух.

Ветерок затих. Но Долка, подняв нос, продолжала нюхать воздух. Чутьем она улавливала одной ей доступные запахи, и рычание ее становилось все более тонким и гневным.

Ниже по склону, там, где стояли конюшни кобылиц, послышалось гиканье, оглушительный шум. Собака вздрогнула. Конюший Симион обхватил ей голову рукой, успокоил. Там, где раздалось гиканье, зажглись факелы. Немного погодя эти факелы исчезли. Караульные в низине перекликались, спеша к месту происшествия. Около строений послышался голос Лазэра Питэрела. Отряд вооруженных служителей вышел из караульных изб и поспешил вниз.

Гончая забилась в руках конюшего. Симион еще крепче обхватил ее, не двигаясь в своей засаде.

Вблизи, скользя, неслышно, словно тень, появился какой-то человек. Облака прикрыли луну, и разглядеть его было трудно. Все же Симион Ждер определил, что он высок и ловок. Нетрудно было догадаться, что обувь у него была обернута тряпьем. Второй человек, слегка согнувшись, тихо следовал за ним. Он остановился в десяти шагах позади первого.

Едва успел конюший заметить фигуру пришельца, как он тут же исчез. В следующее мгновение второй подошел вплотную к открытой двери конюшни. Но первый выскочил оттуда, толкнув его и приглушенно чертыхаясь.

— Что такое? — шепнул второй.

— Конюшня пуста, — проскрежетал первый, поднимая руку, в которой тускло поблескивал кинжал. — Назад! Назад! — вскинулся он внезапно.

Долка, выпущенная на свободу, залилась звонким лаем. В нескольких шагах от разбойников появились в темноте конюший Симион и Лазэр Питэрел.

Атаман Григорий Гоголя прыгнул вперед, склонив голову, словно бык, готовый боднуть. Кинжал его, которым он наносил молниеносные удары во все стороны, был гораздо подвижнее и опаснее бычьих рогов. Однако для конюшего Симиона подобные быстрые движения были не внове. Зная, что сбоку его поддерживает Лазэр Питэрел, он бросился, держа в одной руке железные вилы на длинном древке и сеть со свинцовыми грузилами. Размахнувшись, он кинул сеть на Гоголю и опутал его.