Тропинка в зимнем городе - Иван Григорьевич Торопов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ушел, что ли, косолапый? Понял, что добром, кроме требухи, ничего более стоящего у этих хозяев не возьмешь? Или же, заморив червячка, решил, что с него довольно?
Видать, и вправду ушел. Сюдай улегся подле костра, положил голову на лапы, и только чуткие уши его все еще топырились настороженно.
Все он видит, все слышит, что днем, что ночью, — благодарно думает о собаке Ваня. Ну, конечно же, он, Сюдай, иначе воспринимает природу, леса и воды: не только чует острее и лучше, но и понятней ему эта книга за семью печатями. Только что, гляди, был разъярен до крайности, а теперь, похоже, совсем притих, лежит скромно и достойно, с чувством исполненного долга. Враг с позором бежал, можно и расслабиться… А ведь давеча гневался даже на Ваню: какой, мол, ты охотник, если зверь рядом, а ты ружье держишь, но пойти да выстрелить трусишь?..
— Неважный я покуда охотник, Сюдайка, — Ваня присел рядом с собакой, потеребил и огладил ее густую шерсть. — Кабы мне в лесу быть таким, как дедушка! Он-то все знает, понимает, чует. Наверное, как ты. Или все-таки хуже тебя? А вот Нао, про которого я тебе говорил, ну, тот, что в книжке вел борьбу за огонь, — у него, наверное, слух и обоняние были столь же чутки, как и у зверя. А потом, когда люди привыкли жить в укрытии да в тепле, чутье их притупилось. И понимание природы, всего, что их окружает, тоже ослабло.
— Хоть бы дедушка поправился, — вздохнул Ваня. — Без него я в лесу ничего еще не умею, ничего не знаю. А как хочется уметь! Стать таким же охотником, как дедушка! Чтобы вместе с тобой охотиться, Сюдайка… Да ты уж извини меня, не суди строго, я, конечно, сдрейфил, но ведь там медведь был, а не кутенок. А с медведями мне пока не тягаться — да и дедушка не велел. Тем более — непроглядной ночью. Но ничего, в другой раз я не испугаюсь, уже лучше буду знать, как и что надобно делать. И не думай, что после нынешней тревоги я побоюсь еще раз заночевать в лесу. Не смей обо мне так думать — не такая уж я портянка, — зла на меня не держи, ладно? И, главное, никому не рассказывай лишнего… А теперь давай-ка поспи немного, отдохни. Тебе ведь за ночь больше всех досталось. Как же этот Михал Иваныч не приласкал тебя своей когтистой лапищей?.. Спи, Сюдайка, а я покараулю. — Ваня выпрямился, зорко огляделся. После сна у него самого сил прибавилось, страх миновал, руки уверенно держали ружье. «Буду всех сторожить. И огонь буду хранить до утра! — твердо пообещал Ваня темному лесу и всему окрест. — Буду хранить Великий Огонь! Вы, медведи, знаю, боитесь его. Все звери боятся! А человек, он тем и могуч, что сам научился добывать и хранить огонь».
21
На восходе солнца, когда вершины сосен запылали золотым огнем, когда, перебивая друг друга, запели — защебетали птахи, оба старца — Солдат Иван и Бисин — тоже очнулись, зашевелились, чуть ожили. Видно, солнце каждому в милость — здоровому и хворому, человеку и птице, в каждом оно, ясноликое, зажигает искру и пробуждает дух.
За прошедшие сутки Ваня особенно остро ощутил это: насколько рассветное пенье птиц оживленней, чем на закате. Ведь наступает светлый и радостный день, а вечером что — жди холода, тьмы и тревог, остерегайся хищника, прячься понадежней.
Ваня был готов к пробуждению стариков. В низком котелке он потушил на огне самые лакомые кусочки лосиной грудинки, заварил в кружках чай.
И как только заметил, что у дедушки дрогнули ноздри, а потом открылись глаза, заговорил обрадованно:
— Проснулся, дедушка? Молодец! А я уже есть-пить приготовил…
А дедушка, конечно, был рад своему пробуждению, рад тому, что видит из шалаша наполненный утренним светом лес, видит любимого внука.
— Выпей, дедушка, чаю, ладно?
Тот шевельнул спекшимися губами и согласно поморгал тяжелыми веками.
Ваня присел рядом, обнял левой рукой за шею, осторожно приподнял голову и начал с ложки поить больного. Дедушка, нутро которого, раскаленное тяжелой раной, перегорело и пересохло, жадно потянул целебную жидкость. Когда Ваня споил деду половину кружки, у того заметно пояснели глаза, а на сморщенных, вылинялых, как осиновые палые листья, щеках появился признак румянца. Дедушка сказал:
— Хватит мне, Ванюша. Бисина тоже напои. Пускай уж и тут поровну…
Очнувшийся Бисин услышал эти слова, проговорил ни добро, ни зло:
— Зачем он меня поить станет? За то, что я тебя подстрелить не сумел? Пускай уж лучше пристрелит, — все равно моя песенка спета…
— Поживешь еще, — отозвался Солдат Иван. — Тебя, дьявола огненноглазого, ништо не берет — ни бог, ни черт, ни пуля…
Тот собирался было что-то ответить, однако Ваня обхватил его шею — потуже, чем дедушкину, — и сурово сказал:
— Хочешь пить, так давай пей, дядя Бисин! Если подают еще…
Смочив чаем пересохшие губы, Бисин уже не мог оторваться и с присвистом все тянул и тянул. А его черные как смоль зрачки в глубоко сидящих глазах постепенно загорались непонятным и недобрым огнем.
Потом Ваня накормил их обоих вкусным супом из лосятины, наваристым и жирным.
Сам подкрепился и угостил Сюдая.
А солнце в небе подымалось все выше и выше. Ослепительно яркое, пышущее жаром, солнце.
Будто бы почуяв его лучи, даже костер пригас и утих: мол, моих забот не надобно, теперь я сам отдохну в ожидании новой прохладной и темной ночи.
Пичужки на деревьях согласно заверещали: ну, ладно, отдохни. Ты, Огонь, за ночь хорошо потрудился: Ваню караулил и грел, его собаку Сюдая да старцев, даже горячую пищу им приготовил, спасибо…
Да, денек обещал быть погожим. Ванины печали и заботы тоже поугасли, уступив место жажде деятельности. Теперь уже ночной визит косолапого Михайлы вспоминался как событие потешное, вызывал смех.
— Дедушка, — сказал Ваня, — я сбегаю к нашей избушке, проведаю Крылатого чибука. Вы можете тут одни побыть? Ничего больше не натворите?
— Кончились наши творенья, Ванюша, язви их в корень… — усмехается в ответ дедушка. — Сходи, сходи.
— Ты, Сюдайка, здесь останься, не смей дедушку покидать! Охраняй! — погрозив пальцем, Ваня указал собаке на шалаш.
Сюдай послушно замахал хвостом, показывая, что приказ понял.
Прихватив ружье, Ваня направился по охотничьей тропе вдоль Черного ручья к избушке.
Старики долго лежали молча. Можно было предположить, что после доброй еды и питья они задремали под пение птиц и бодрое стукотенье