Стихотворения и поэмы - Ярослав Смеляков

139. БЕЛАЯ ВЕЖА

Там, где мирные пашни,на краю городскоммолча высится башня,окруженная рвом.

Солнце летнее светит,снег из тучи летит.Лишь она семь столетийнеподвижно стоит

возле близкой границы,у текучей реки.В этих старых бойницахвы стояли, стрелки.

Нет, они не пустые:как столетья назад,очи древней Россиииз проемов глядят.

Башня Белая Вежасловно башни Кремля:очертания те же,та же наша земля.

Ты стоишь на границе,высока и стара,красных башен столицыбоевая сестра.

Меж тобою и нимизыбкий высится мост,золотистый и синий,из тумана и звезд.

140. ОДА МЛАДШЕМУ ЛЕЙТЕНАНТУ

За широкой стеной кирпичной,той, что русский народ сложил,в старой крепости приграничнойлейтенант молодой служил.

Не с прохладцею, а с охотойв этой крепости боевойгарнизонную нес работу,службу родине дорогой.

Служба точная на границеот зари до второй зари,—незадаром вы на петлицах,темно-красные кубари.

…Не забудется утро это,не останется он вдали,день, когда на Страну Советоворды двинулись и пошли.

В белорусские наши далиналетев из земли чужой,танки длинные скрежетали,выли бомбы над головой.

Но, из камня вся и металла,как ворота назаперти,неподвижная крепость сталау захватчиков на пути.

Неколеблемым был и чистымэтот намертво сбитый сплав:амбразуры и коммунисты,редюиты и комсостав.

Ты не знала тогда, Россия,средь великих своих утрат,что в тылу у врага живыепехотинцы твои стоят.

Что на этой земле зеленойпод разводьями облаковдержат страшную оборонурядовые твоих полков.

За сраженьем — еще сраженье,за разведкою — снова бой,и очнулся он в окруженье,лейтенантик тот молодой.

Не бахвалясь и не канюча,в пленном лагере, худ и зол,по-за проволокою колючеймного месяцев он провел.

А когда, нагнетая силу,до Берлина дошла война,лейтенанта освободиладорогая его страна.

Он не каялся, не гордился,а, уехавши налегке,как положено, поселилсяв русском маленьком городке.

Жил не бедно и не богато,семьянином заправским стал,не сутулился виновато,но о прошлом не вспоминал.

Если ж, выпивши, ветеранырассуждали о той войне,он держался заметно страннои как будто бы в стороне.

…В это время, расчислив планы,покоряя и ширь и высь,мы свои залечили раныи историей занялись.

В погребальные те окопыпо приказу родной землиинженеры и землекопыс инструментом своим пришли.

Открывая свои подвалы,перекрытья своих глубин,крепость медленно возникалаиз безмолвствующих руин.

Проявлялись на стенах зданьяпод осыпавшимся пескомклятвы, даты и завещанья,резко выбитые штыком.

Тихо родина наклониласьнад патетикой гордых слови растроганно изумиласьгероизму своих сынов.

…По трансляции и газетеиз столичного далекадокатилися вести этидо районного городка.

Скатерть блеском сияет белым,гости шумные пьют винцо,просветлело, помолоделолейтенанта того лицо.

Объявляться ему не к спехуи неловко героем слыть,ну, а всё ж, запозднясь, поехалв славной крепости погостить.

Тут же бывшему лейтенанту(чтобы время зря не терять)пионеров и экскурсантовпоручили сопровождать.

Он, витийствовать не умея,волновал у людей умы.В залах памятного музеяповстречали его и мы.

В сердце врезался непреклоннохрипловатый его рассказ,пиджачок его немудреныйи дешевенький самовяз.

Он пришел из огня и сечии, прострелен и обожжен,ни медалями не отмечен,ни в реляции не внесен.

Был он раненым и убитымв достопамятных тех боях.Но ни гордости, ни обидынету вовсе в его глазах.

Это русское, видно, свойство —нам такого не занимать —силу собственного геройствадаже в мыслях не замечать.

141. ЛАНДЫШИ

Устав от тряски перепутий,совсем недавно, в сентябре,я ехал в маленькой каютеиз Братска вверх по Ангаре.

И полагал вполне разумно,что мне удастся здесь поспать,и отдохнуть от стройки шумной,и хоть немного пописать.

Ведь помогают размышленьюи сочинению стиховреки согласное теченьеи очертанья берегов.

А получилось так на деле,что целый день, уже с утра,на пароходике гремелидинамики и рупора.

Достав столичную новинку,с усердьем честного глупцакрутил радист одну пластинку,одну и ту же без конца.

Она звучала в час рассвета,когда всё смутно и темнои у дежурного буфетазакрыто ставнею окно.

Она не умолкала поздно,в тот срок, когда, сбавляя ход,под небом осени беззвезднымшел осторожно пароход.

Она кружилась постояннои отравляла мне житье,но пассажиры, как ни странно,охотно слушали ее.

В полупустом читальном зале,где был всегда неверный свет,ее парнишки напевалинад пачкой выцветших газет.

И в грубых ватниках девчонкив своей наивной простоте,поправив шпильки и гребенки,слова записывали те:

«Ты сегодня мне принесНе букет из пышных роз,Не фиалки и не лилии,—Протянул мне робко тыОчень скромные цветы,Но они такие милые…Ландыши, ландыши…»

Нет, не цветы меня озлилии не цветы мешали жить.Не против ландышей и лилийрешил я нынче говорить.

Я жил не только для бумаги,не только книжицы листал,я по утрам в лесном оврагесам эти ландыши искал.

И у меня от сонма белыхцветков, раскрывшихся едва,стучало сердце и пьянела —в листве и хвое — голова.

Я сам еще в недавнем прошломдарил созвездия цветов,но без таких, как эти, пошлых,без патефонных этих слов.

Поэзия! Моя отрада!Та, что всего меня взялаи что дешевою эстрадойни разу в жизни не была;

та, что, порвав на лире струны,чтоб не томить и не бренчать,хотела только быть трибунойи успевала ею стать;

та, что жила едва не с детства,с тех пор, как мир ее узнал,без непотребного кокетстваи потребительских похвал,—

воюй открыто, без сурдинки,гражданским воздухом дышии эти жалкие пластинкипобедным басом заглуши!

142. МАШИНИСТЫ

В этой чистенькой чайной,где плафоны зажглись,за столом не случайномашинисты сошлись.

Занялись разговором,отойдя от работ,пред отправкою скоройв Узловую на слет.

Веселы и плечисты,хороши на лицо,говорят машинисты,попивая пивцо.

Рук неспешных движеньев подтверждение слов —словно бы продолженьетех стальных рычагов;

словно бы отраженьеза столом небольшимсвоего уваженьяк содеповцам своим.

Кружки пенятся пеной,а они за столомпродолжают степенноразговор вчетвером.

Первый — храбрым фальцетом,добрым басом — другой:не о том да об этом —о работе самой.

И, понятно, мы самивозле кружек своихза другими столамимолча слушаем их.

И вздыхаем согласнотам, где надо как раз,будто тоже причастнык их работе сейчас.

За столами другиминаблюдаем сполна,как сидит вместе с нимимолодая жена.

Скрыла плечи и шеюпод пуховым платком,и гордясь и робеяв окруженье таком.

Раскраснелась не слишком.Рот задумчиво сжат.И нетронуто «мишки»на тарелке лежат.

С удивлением чистымкаждый слушать готовчетырех машинистов,четырех мастеров.

Громыхают составыда недальних путях…Машинисты державыговорят о делах.

143. «Взгляд глубокий и чистый…»