Цветы, пробившие асфальт: Путешествие в Советскую Хиппляндию - Юлиане Фюрст
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Утрата хипповским сообществом его студенческой части и «профессионализация» оставшихся хиппи также означали активизацию тех форм времяпрепровождения, которые противоречили советским нормам: алкоголь, наркотики и контакты с полубомондом на Стриту. Одни попрятались по своим квартирам, другие уходили в музыку. Для остальных убежищем стал постоянный поиск кайфа — удовольствия на хипповом сленге. Солнце и его друзья беспробудно пьянствовали. Алкоголь, неотъемлемый элемент советского общества в целом, был простым способом нарушать советские нормы без особого риска. Еще один источник кайфа поставляли аптеки: большое количество таблеток (колес) часто принимали в сочетании с алкоголем. Их было труднее достать и часто приходилось покупать с рук. Ходили слухи, что многие центровые хиппи потребляли сильнодействующие обезболивающие и галлюциногены. Духовное лидерство Солнца постепенно улетучивалось, хотя он все еще оставался очень известным человеком в городе. Его тусовка была известна как «алкогольная Система с Пушки». Воспоминания Василия Бояринцева и Василия Кафанова описывают веселый, фривольный, нарушающий нормы и раскрепощающий своих участников мир, вдохновляемый большим количеством крепленого вина и секса.
В целом жизнь на Пушке напоминала мальчишник. Границы между дуракавалянием, творчеством, гениальностью и невежеством были размыты — причем сознательно. Раннее сообщество хиппи было убежищем для эксцентричных персонажей, и отчетливая идентификация хиппи с детьми позволяла людям воплощать в жизнь свои инфантильные фантазии, формально находясь в обществе, которое было нацелено исключительно на взросление и в котором считалось, что взрослая жизнь должна быть чем-то серьезным. Вокалист «Рубиновой атаки» Баски вспоминал персонажа, который, как и Себастьян Флайт из «Возвращения в Брайдсхед» (была ли аналогия умышленной или нет, остается загадкой), повсюду брал с собой игрушечную собаку, которая также служила средством для транспортировки большого количества крепленого вина[288]. Многие помнят, как Красноштан отполировал тестикулы лошади памятника Юрию Долгорукому так, что они засверкали на солнце: предполагалось, что, если свет падает на них под определенным углом, их должно быть видно в здании Моссовета через дорогу[289]. Петр Мамонов устроил свой первый абсурдистский моноспектакль на задней площадке троллейбуса № 5, который ходил по Садовому кольцу, а также пугал прохожих, нацепив себе на ухо вместо серьги цепочку от бачка унитаза[290]. Хиппи по имени Инерция придумал то, что он называл «Театром присутствия», который мог произойти где угодно и когда угодно и иногда включал в себя сцены публичной дефекации. Идеалы хиппи сохранялись, поскольку они были неразрывно связаны с музыкой, которая была движущей силой для всех и для каждого. По-прежнему сохранялся интерес к западным туристам-хиппи, которые вовлекались в бурную жизнь московской тусовки. Вася Лонг в своем рассказе «Всего один день» красочно описывает похождения и злоключения одного московского хиппаря с утра и до вечера. Герой передвигался по городу, пил кофе и алкоголь, карабкался в окно, чтобы попасть на концерт, а потом подружился с группой молодых людей из Западной Германии и встретился с тремя туристами из Англии, после чего его чуть не арестовали[291].
Love and peace («мир и любовь») были входными билетами в этот мир, но вовсе не входили в обязательную программу. Как остроумно заметил Кафанов, он и его друзья несомненно были объединены любовью — в основном физической: «Найти флэт потрахаться — вот было основное желание российских хиппарей. На 99 % желания — поддать и иметь секс с девушкой. <…> Но это была проблема: квартир нет. Гостиниц нет. Кусты — только летом. Зимой — подъезд, кафе, парадная»[292]. Маша Арбатова, в то время юная хиппи и обладательница квартиры на Арбате (откуда и появился ее псевдоним), описывает другую сторону жизни московских хиппи: серьезные молодые интеллектуалы, пытающиеся одновременно найти приключения и убежище в обществе, которое не могло предоставить ни того ни другого. Олдовые хиппи, такие как Красноштан, выступали в роли крестных отцов маленького салона Арбатовой, который прежде всего создавал сообщество, воспринимавшееся своими участниками как «честное и настоящее»[293]. Love and peace вовсе не обязательно означали сексуальные связи, а считались защитой от жестокости советской повседневной жизни. В другой части города Света Маркова (псевдоним Царевна-лягушка) по-прежнему правила своим салоном. Она усердно экспериментировала со всеми изменяющими сознание веществами, какие только можно было найти в стране, но при этом также была центром пересечения художественных и литературных кругов. Все это и было в то время Системой, неустойчиво балансирующей на самом краю официального общества; Системой, которую прессовали власти и которая не понимала, чем она была — или могла бы быть.
По мере того как московские хиппи превращались в изгоев, которых мало что связывало с нормальным миром, власти также оттачивали свое мастерство. Преследования стали более систематическими, но при этом и более предсказуемыми. Комсомольский патруль в самом центре Москвы под неформальным названием «Березка» был традиционным гонителем хиппи. Его опорный пункт на улице Горького был печально известным местом, где хиппи регулярно подвергались унижениям, начиная от обязательной постановки на учет и снятия отпечатков пальцев до состригания длинных волос, которые являлись главным элементом их внешнего облика. В специально изданной инструкции для комсомольского патруля 1975 года (которая до сих пор хранится в спецхране Российской государственной библиотеки) хиппи указаны как один из самых опасных антисоциальных элементов (наравне с диссидентами, наркоманами, спекулянтами книг и иностранными туристами), от которых дежурному патрулю приходилось охранять улицы столицы. Брошюра исчерпывающе объясняла разницу между западной хиппующей молодежью, которая все еще считалась прогрессивной и в какой-то степени поддерживалась официальной советской политикой, и местными хиппи, которые считались реакционерами, оказывающими тлетворное влияние на советскую молодежь своим преклонением перед Западом. Инструкция категорически развеивала любые сомнения относительно негативной природы этих людей, которые, казалось бы, своей коллективной любовью к миру должны были соответствовать коммунистической морали:
Если на Западе течение «хиппи» является пассивным протестом против безысходного будущего… то в нашей стране социальная направленность этого течения явно реакционна, она уводит молодежь от активного участия в общественной жизни и производстве, в болото мещанства и буржуазного пацифизма, дает пищу реакционно настроенным писакам на Западе для осквернения нашей советской действительности, дает возможность поднимать вопрос об отсутствии преемственности поколений (вопрос отцов и детей)[294].
Ил.
