Охота - Кирилл Цыбульский

на детеныша Маугли: черные длинные волосы с комьями грязи и навоза, закрывающие лицо, разорванная одежда. Маугли просидел с Эммой первую ночь, не произнеся ни одного человеческого звука, лишь похрюкивания и рык, каким, должно быть, научился у животных. Когда журналистка очнулась от долгого сна, ребенка уже не было.

Он был галлюцинацией, игрой сломанного воображения? Грязный комок, уголек сгоревшей судьбы, представлял собой тот зародыш жизни, какой остался у Эммы Пратт после смерти родной матери. Конечно, Клара сделала все, чтобы заслужить от Эммы теплых слов дочери, но девочка не могла выжать их из себя. Она была предана единственной родной душе, покинувшей ее так рано. Журналистка выросла, расправила плечи, превратившись из Маугли в прекрасного лебедя. Однако ей не получалось взлететь, выпорхнуть из очага своей боли; захолустный городишко, детский приют, – все витало вокруг нее, удерживая толстой цепью, заковывающей в гнилой будке. Нелепица. Как бы юная девушка не стремилась уехать, черная дыра засасывала обратно. Накопления кончались, азарт потухал, и Эмма Пратт тащила чемодан по избитой дороге к воротам дома.

А что если мальчик действительно был здесь? Поросенок, как называл его хозяин фермы. Жалкое существо, потерявшее человеческую сущность. Эмму ждала та же судьба? Ее будут высушивать в сырой могиле, пока она не станет покорной, пока разум не покинет ее тело, превратив в чучело, мумию, сохраняющую пульс?

Вопросы не переставили биться в лихорадочном мозге Эммы. Что происходит в этом чертовом месте? Сколько еще душ загубил этот сырой подвал? Откуда здесь маленький мальчик? Каким пыткам подвергали эту крошечную жизнь?

Журналистка посмотрела наверх. Свет. Спасение. Слишком далеко. Она не сможет дотянуться. Эмма Пратт была в эпицентре ужаса, пронизывающего судьбы десятка детей, объединенных одной болью. Мерзавец Джек Паркер распоряжался чужими жизнями как ненужными вещами, которые в любой момент можно выбросить, растоптать в пыль. По мнению чудовища, возомнившего себя богом, были те, кто не заслуживал жить. И он хотел исправить это.

Свет над могилой Эммы потух, будто крышка гроба закрылась. Сырость скрежетала по вырытым стенам, кипела кислотной пеной, впитываясь в слои почвы. Девушка почувствовала чье-то присутствие. Джек возвращался. Эмма увидела в руках громилы нечто, заставившее ее сжаться в беспомощный комок.

Великан спрыгнул с последней ступеньки на дно ямы, и земля покачнулась под ним. Джек протянул руку к заложнице, свернувшейся в позу зародыша, и сказал:

– С этого дня я буду тебя откармливать.

Эмму трясло от животного страха и озноба. Все мысли были только о смерти. Журналистка видела, как падает листва, как золотые листья шуршат под ногами. Осень. Мама бежит за маленькой девочкой, делая вид, что не может угнаться, Эмма радуется игре, она смеется с легкостью, с детской наивностью. Воспоминания… Которых никогда не было. Мозг выстраивает барьер, защищает Эмму от боли.

Эмма Пратт видела маму. Они совсем скоро встретятся.

– Ешь! – приказал металлический голос. – Ты хочешь жить или нет?

Девушка открыла глаза. Жизнь? Казалось, она забыла ценность этого слова. Что такое жизнь? Последние дни для нее это означало быть в могиле. Прежней жизни больше не существовало.

Свет над дырой, затянувшей в себя Эмму Пратт, развеялся. Мужчина разглядывал тело на полу подвала. Очередной трофей в грязном капкане.

Острый нос ботинка уткнулся под ребра. Девушка закричала. Она и сама не ожидала, что способна издать хотя бы писк. Смерть ударила яркой вспышкой боли. Носок продолжал колоть исхудавшее тело, в одно мгновение показалось, что кожа может лопнуть. Черт! Как же больно!

– Ешь! – повторил мужчина.

Эмма не сомневалась в услышанном. Ей принесли еду. Первый за черт знает сколько дней запах жареного мяса, овощей. О вегетарианстве не могло быть и речи. Над алюминиевой тарелкой извивался пар. Горячая. По-настоящему горячая пища. Девушка узнавала каждую нотку, эту мелодию она отлично помнила. Смерть отступила. Сегодня для Эммы Пратт играл оркестр жизни, журналистка засовывала грязными пальцами сочный кусок мяса в рот и разрывала его голодными зубами. Казалось, она становится зверем.

– Вот так! Стало быть, хочешь жить? – говорил Джек. – Скоро у тебя появится на это шанс.

Сотни килограммов мышц под перламутровой гладкой кожей нарезали круги на спелом газоне. Мэгги покоряла горизонт грациозностью, словно кисть художника, прорисовывающего детали предметов, придающего им живости на плоском холсте. Сильные челюсти пережевывали нити травы, черные глаза, как хрустальные сосуды, хранили в себе настоящий разум, характер, воспитанный хозяином. Копыта вязли в почве, вспахивая ее после проливных дождей, однако животное не замечало препятствий, Мэгги резвилась в лучах весеннего солнца.

Небесный диск, показавшийся из-за туч, отражался в каждой росинке, в каждой капле прошедшего дождя. Канн сидел на заборе и наблюдал за движениями Мэгги. Мальчик чувствовал невероятный прилив сил, наполняющий его кровь, когда лошадь обращала внимание на фигуру Канна. Осмысленный взгляд. Мэгги узнавала в ребенке того, кто пробирается в ночи к ее одинокому стойлу и выпускает на волю.

Лошадь смотрела вдаль, туда, где густел лес, где плескалась река, где солнце казалось ближе. Канн смотрел вместе с лошадью и хотел почувствовать то же, что и центнер грациозности. Свободу. Мэгги устремляла взор в ее сторону. Высокие загоны, сухая трава и бегство по кругу никогда не заменят бескрайних просторов. Ни одна награда не утешит послушного рабства.

Сильное животное, в котором течет дикая кровь, его всегда будет манить лес. Будь Канн постарше, он оседлал бы кобылу и пустился бы с ней в дебри, как индеец. Провожать солнце на закате и встречать его первым во всем мире – вот о чем мечтал Канн – слиться с природой, жить в одном ритме с ней. Ничто так не завораживало мальчишку, как возможность лежать среди травы и слышать движения змей, стрекот кузнечиков и угрожающий крик ястребов.

Однажды Канн сбежал из дома и переночевал на дереве. Забравшись повыше, он встретил рассвет вместе с птицами, увидел, как растворяется туман, и из него показываются ночные охотники. Они засыпают днем, чтобы ночью сердце природы забилось в напряженном темпе. Под покровом тьмы жизнь не останавливалась ни на мгновение, на смену дневному дозору приходил ночной.

Придет время, и Канн сделает это. То, что собирался давно.

Ворота сарая открылись. Джек вышел на еще прохладное солнце.

– Чем это ты тут занимаешься, Канн?

Мальчик заметил отца и вытянулся.

– Смотрю за Мэгги, чтобы она не убежала.

– Она никуда не денется. Я ее хозяин. Стоит свистнуть, как она подбежит ко мне.

– Я наблюдал за ней. И мне кажется, что она хочет уйти, – сказал Канн. – Она часто смотрит в лес, как будто… Как будто ее кто-то зовет.

По губам великана скользнула улыбка, послышавшаяся лязганьем лезвий. Он был в хорошем расположении духа, несмотря на тяжелую ночь.

– Глупости. Это тупое животное. Если ей что и слышится из