Судьбу не изменить, или Дамы выбирают кавалеров - Марина Крамер

Марина дотянулась до сигаретной пачки, закурила и сказала:

— Мне кажется, что Мирза прав. Ворон не взял бы в дом кого-то левого, а с рекомендацией от Каспера он и Леона слушать не стал. Ты вспомни, Каспер со своими всегда помогал вороновским в разборках, я ж сама его и отправляла. Следовательно, ему Ворон доверял больше, чем остальным.

— Ну, за то и поплатился.

— И надо быстро найти всех, кого рекомендовал Мишке Каспер, пока ему действительно прямо в доме горло не перехватили.

— Позвонить Леону? — спросил муж, протягивая руку к телефону, но Марина покачала головой:

— Не надо. Он сам позвонит, тогда и скажем.

Хохол протянул руку и взял у нее из пальцев сигарету, докурил и не глядя ткнул в пепельницу, стоявшую возле подушки:

— Иди ко мне. Все дела, дела… надоело.

Она легла к нему под бок и пробормотала:

— Я тут в соседней комнате гитару видела, между прочим…

— Это намек? — рассмеялся Женька, прижимая ее к себе.

— Ты давно не пел мне.

Хохол с притворным вздохом встал и вышел из спальни. Вернувшись с гитарой, он сел на кровать, подсунув под спину подушку, подстроил инструмент под свою руку и попробовал пару аккордов. Марина закрыла глаза и приготовилась слушать, но мелодия, которую наигрывал Женька, не была ей знакома.

— Возьми мое сердце, возьми мою душу, — запел он своим низким голосом, вызывавшим у Марины сладкую дрожь во всем теле, — я так одинок в этот час, что хочу умереть…[1]

— Откуда это? — не открывая глаз, спросила Коваль, и Женька, оборвав песню на полуслове, сказал:

— У Мышки в плеере как-то услышал.

— Ну, она любит всякий депрессняк. Совсем в Москве этой головой поехала. Убегать ей надо.

— Доработает — уедет, ты же ее знаешь. А песня хорошая.

— Не спорю. Просто не люблю, когда Машка такое гоняет по сто раз, у меня сердце разрывается.

— Да брось ты. Марья крепкая, не смотри, что мелкая.

— Ага, про нее подруга московская так говорит — «Маня сильная, только легкая». Спой еще. Только, ради бога, другое что, а то пойду и повешусь, честное слово.

Хохол сменил репертуар, и Марина неожиданно услышала песню, которую он прежде никогда не пел. Вслушиваясь в слова, она поняла вдруг, что это снова работа Жоры — старого приятеля Женьки, довольно известного исполнителя шансона:

К другому, лучшему тебе,Я обращаюсь ежечасно,Но это кажется напраснымКак обращение к судьбе.Другому, лучшему тебе,Как мореплавателю — сушуСвою я посылаю душу,Чтоб ты узнал меня в толпе.И где-то в кольцах бытияВ вечернем мареве закатаТебе привижусь как когда-тоДругая, лучшая. Не я[2].

Слушая песню и проникаясь смыслом ее слов, Марина незаметно для себя задремала, свернувшись в клубок, как кошка. Увидев это, Женька оборвал музыку, отложил гитару и, укрыв жену одеялом, прихватил оба телефона и ушел из спальни, чтобы не тревожить сна Марины звонками.

Глава 29

Урал. Хохол

Чтобы сделать жизнь счастливой, нужно любить повседневные мелочи.

Приняв душ, он натянул серые тренировочные брюки и уселся за стол в кухне, включив чайник и насыпав в кружку побольше заварки. Леон не звонил, время близилось к восьми, скоро начнет темнеть. Женька дотянулся до оконной рамы и распахнул ее. В кухню ворвался запах города — бензин, аромат цветущих под окном кустарников, трава, что-то еще знакомое, но совсем забытое за годы жизни в Англии. Втянув носом воздух, Хохол вдруг с удивлением понял — жареная картошка. Именно этот запах доносился с улицы, видимо, у кого-то из соседей тоже было открыто кухонное окно.

— Эх, сейчас бы деревенской, на сале… — мечтательно проговорил он вполголоса. — А, собственно, что мешает? Картоха, правда, магазинная, но ничего, Леон говорил, что рынок в девять закрывается. Это мы быстро организуем.

Наскоро сменив спортивные брюки на джинсы и футболку, Женька сунул в карман оба телефона, ключи, сигареты с зажигалкой, несколько купюр и вышел из квартиры.

Таксист попался болтливый, всю дорогу до рынка рассказывал о творящихся в городе беспорядках и о том, как все-таки тяжело жить в безвластии. Хохол слушал вполуха, думая о своем, но вдруг в его слух врезалась знакомая фамилия, и он напрягся:

— А кто это?

— Да ты по ходу не местный, что ли? — Получив утвердительный ответ, таксист, понизив голос, сказал: — Была тут в свое время дама одна… ну, понимаешь — крыша, бабки, футбольный клуб, то-се… Так поговаривают, что претендент на мэрское кресло — какой-то ее родственник.

«Приплыли, — подумал Хохол, — а мы-то, наивные, думали, что в голову никому это не придет. А оно вон как — разговаривают в городе. Непонятно только, чего Ворон… не может же он не знать. А если знает, почему молчит и не предъявляет? Свое что-то затаил?»

Таксист остановил машину у самого входа на рынок и тоже вышел:

— Идем-ка, паря, я тебе помогу. Кум у меня тут салом торгует. Такое сало — рыдать будешь.

Женька двинулся следом, все еще думая о том, что услышал. Нужно держать ухо востро — Ворон не так прост и напуган, как может изображать, и Марине стоит быть с ним аккуратнее. Но вот как вложить эту светлую мысль в голову своенравной супруги? У нее же вечно свое мнение по любому поводу, и только оно верное.

Шматки сала, разложенные на прилавке, отвлекли его от размышлений. Водитель не соврал, и сало пахло и выглядело так, что от восторга хотелось плакать.

— Ты гляди, какие прожилочки! — Рукой в целлофановой перчатке продавец указывал на мясные прослойки и тонкую шкурку. — В рассоле солил, сам все делаю. Да ты попробуй. — Он ловко отрезал кусочек и на ноже протянул Хохлу.

Тот взял и положил в рот, мгновенно заполнившийся чесночным ароматом и солоноватым вкусом сала.

— Давай весь, — ткнув пальцем в понравившийся кусок, сказал Женька и вынул деньги. — Не соврал ты, дядя, — обращаясь к таксисту, довольно улыбавшемуся рядом, признал он, — а теперь скажи, нет ли тут у тебя еще какой полезной родни? Ну, картошка там или зелень какая?

— Сделаем, — кивнул водитель, — были б деньги, все найдем.

К салу Хохол успел до закрытия рынка купить еще картошки, первых огурчиков, покрытых мелкими колючими пупырышками, и в завершение в небольшой пекарне на самом краю рынка — огромную, только что вынутую из печи буханку ржаного хлеба.

— Это последняя закладка, обычно для своих печем перед закрытием, — пояснила раскрасневшаяся круглолицая деваха в белом халате и чепчике, — но раз вы с дядей Васей…

Таксист дядя Вася подмигнул:

— У меня на этом рынке кругом родня. Ну что, обратно поедешь?

— Да, спасибо тебе, дядя Вася, за помощь, — искренне сказал Женька, усаживаясь в машину. — Не перевелись, гляжу, в этом городе добрые люди.

— А когда к нам по-доброму, так и мы не кусаемся, — захохотал таксист.

Дома его исчезновение заметили. Открыв дверь ключом, первое, на что он наткнулся, была жена — стояла в арке, ведущей в коридорчик между спальней и второй комнатой, скрестив на груди руки и зло глядя из-под растрепанной челки. Женьку от неожиданности даже передернуло — он уже отвык от пронзающего насквозь взгляда, от которого даже ему хотелось спрятаться.

— Фу-ты, господи, напугала, — попытался отшутиться он, но Коваль шутку не приняла:

— И где тебя носило вместе с моим мобильным?

— Так ты за мобильный переживаешь?

— Ну, неужели же за тебя? — не меняя выражения лица, отрезала она.

— Я так и подумал, — проходя в кухню, сказал Женька и принялся выгружать из пакетов продукты.

— Где был? — не отставала жена, входя следом и забираясь по привычке на рабочую столешницу гарнитура.

— А не видно?

— И все-таки?

— Ты чего взъелась? — возмутился наконец Хохол, поворачиваясь к ней и стягивая с себя майку. — Не видишь, на рынок мотался, картошки жареной хочу — имею право?

— А на рынок ли?

— Ты чего добиваешься?! — рявкнул начавший выходить из себя Женька, которого бесил невозмутимый тон и вопросы жены. — Мне уйти, что ли?

— А сможешь?

— Доведешь — смогу, — серьезно пообещал он, и Марина, спрыгнув со столешницы, подошла к нему вплотную и положила руку на грудь, заглядывая при этом в глаза:

— Нет уж, дорогой мой, ты, конечно, извини, но у меня железное правило — вдовой ты меня взял, вдовой, соответственно, и оставишь, — угрожающе прошипела она, проводя ногтями по изорванной шрамами груди Хохла, и тот рассмеялся:

— Пугаешь все? Проверяешь, не перестал ли бояться на старости лет?

— Чего мне тебя проверять? Я давно все знаю. А чем так пахнет? — поведя носом, повернулась она к столу.