Пещера - Валерий Бардаш

Сурик немедленно ответил. После всего, что уже произошло, план не представлялся совершенно ненормальным. Впрочем, в тот момент я был абсолютно не в состоянии сделать такую оценку. Другого плана у робота не было. Я спросил, откуда у него копия аборигена, и узнал, что этот абориген, отец мальчика, уже не в первый раз приходит сюда и проводит время в вентиляционной шахте. В каждый его визит Сурик делал его копию. Зачем и кому это было нужно, теперь уже никогда не узнать. Я допускаю, что это могла быть инициатива Сурика. Он был не совсем обычный робот. Этот новый для меня факт наверняка мог помочь в объяснении необычного поведения аборигенов, но мои мысли в то время были в другом месте. Я одобрил план, подтвердил команду не покидать станцию ни под каким предлогом и отправился в свою секцию. Я нуждался в уединении и в хорошем сне.

Остаток вечера и ночь прошли ужасно. Я пожалел, что отослал Сурика, но так и не призвал его. Назойливые, беспокойные мысли, приступы страха и отчаяния, короткие погружения в сон, еще более невыносимые, чем бодрствование, – так я провел время до утра и лежал в постели, не зная, что делать с еще одним днем, когда Сурик сообщил, что прибыл разведывательный корабль. Через несколько часов после этого я беседовал с капитаном, далеко от станции, на окраине планетной системы, где корабль расположился для выполнения своей задачи.

Мне не разрешили больше возвратиться на станцию. Я не успел попрощаться с ней, с планетой и с Суриком. Команда корабля привезла мои личные вещи и то, что они посчитали нужным сохранить. Остальное было уничтожено и скрыто в недрах горы. Это не заняло у них много времени, но, без сомнения, работа была проделана тщательно. Эти тисяне произвели на меня сильное впечатление. Они живут в особом мире – между нами, НТ и остальными врагами Тисы. Признаюсь, я чувствую себя в безопасности рядом с ними.

После начальных бурных и безрезультатных протестов я смирился с ролью пассивного наблюдателя и призвал на помощь все свое терпение и благоразумие. Корабль вскоре отбыл и направился к Тихой планете, чтобы доставить меня в цивилизацию. Оттуда, я полагаю, мне придется добираться домой самому. Я выхожу из своей кабины только на обед и ужин. Экипаж не проявляет ко мне большого интереса, а капитан, вероятно, и вовсе забыл. Все вежливые и дружелюбные. А вчера я обнаружил, что мой канал связи по-прежнему функционирует, и уже не мог устоять перед соблазном. Впрочем, скорее всего, моя предосторожность не имеет никакого значения. Архив станции, разумеется, сохранен и будет доставлен Комиссии. Скоро там узнают все.

Я хотел бы услышать твой совет. Что ты думаешь? У меня, разумеется, нет намерения что-либо скрывать, но все же. Осторожность совсем не помешает в моей ситуации. А я потерял способность рассуждать логично. Учитывая паранойю во всем, что касается НТ, я опасаюсь за себя, хотя, на мой взгляд, не совершил ничего преступного. Нарушение директивы еще не преступление. К тому же оно было совершено не мной. Почему же я чувствую себя как преступник?

Я чувствую себя совершенно ужасно. Я не знаю, кто я и кто тот тисянин, который разбился на далекой планете. Зачем он это сделал? Нас с ним разделяют всего двенадцать дней, но мы совершенно разные люди. Мы совершенно разные люди. Каждый день я перечитываю его записи в моем дневнике. Что, если он до сих пор живой?

Но больше всего меня страшит, как я представлюсь перед Комиссией. Какие вопросы мне зададут? Поверят ли мне? Почему они должны мне поверить? Я заглядываю внутрь себя насколько могу и спрашиваю: кто ты? О, какие глупости! Мне кажется, что за мной следят. Лишь один только вид капитана наводит на меня ужас.

Довольно. Я утомил себя выше сил. Пожалуйста, не задерживайся с ответом.

Да будет с тобой Время.

Немногословный.

Да будет с тобой Время, мой хороший друг!

Пришло утро, как оно может только прийти на борт пробирающегося сквозь пространство корабля. Мой почтовый ящик по-прежнему пустой. Пришла спасительная мысль – вчера дома был выходной. Надеюсь, что ты провел его хорошо и начал рабочий день свежим и отдохнувшим.

Я провел еще одну бессонную ночь, неотличимую от предшествующего ей беспокойного дня. С треволнениями невозможно совладать. Я прекрасно осведомлен об их комичности, но ничего не могу с собой сделать. Сегодня я испытал некоторое облегчение после того, как доверил их словам. Немедленно обнаружили себя два желания. Одно – стереть эту неумелую попытку, другое – поделиться ей с тобой. Самое сильное, разумеется, одержало верх. Не суди строго, прошу, я нахожусь в состоянии полнейшей истерии.

Мне никогда не узнать подробностей своей смерти. С уничтожением Сурика исчезла всякая надежда. Меня не оставляет мысль, что Сурик каким-то образом мог знать. Он мог следить за мной. Зачем нужно было его уничтожать?

Нас разделяет двенадцать дней бытия и два небытия. Четырнадцать дней. Нас разделяет непреодолимое. Один год, один час – одинаковые расстояния. Я – не он, он – не я, даже если нас разделяла бы лишь одна секунда. Но мы каким-то образом повязаны навсегда.

Возможно, я смогу когда-нибудь притвориться, что разгрузил эту память в Хранилище, что она всегда под рукой. Поможет ли мне это? Глупые мысли приходят. Стертая начисто память и несуществовавшая – есть ли разница? Никакой разницы не должно быть, но она, разумеется, есть. Прилагаю продукт бессонной ночи.

Да будет с тобой Время.

Падение

Для чего мы живем? Это, возможно, один из самых опасных вопросов, который может задать себе мыслящее существо. И не только потому, что с него обычно начинается ответ на вопрос, для чего мы живем. А потому, что именно с него начинается дорога в неисправимо запутанный лабиринт сознания. Дорога в никуда, в пустоту, в неопределенность.

Впрочем, некоторые из нас бесконечно изобретательны в этом занятии и с отчаянной готовностью доверяются одной из бесчисленных ветвей лабиринта. Не смея сомневаться в том, что она, возможно, тупиковая. Что они все, возможно, тупиковые.

Наверно, нам нельзя иначе. На нас лежит обязанность поддерживать и передавать из поколения в поколение нечто, что мы не умеем объяснить, затрудняемся определить, но ощущаем всем своим существом его несравненную ценность. В этом ощущении мы все поразительно единодушны, несмотря на то что никогда не перестаем задавать себе не имеющий ответа вопрос.

Он еще раз осмотрел костюм на стойке и опять не нашел ничего для беспокойства. Придраться не к чему, безукоризненная работа, как и следует ожидать от Сурика. Костюмом не отговориться.

Решаться нужно не откладывая. Если осталось время, то совсем немного. Приборы продолжали регистрировать слабые сигналы, означающие, что Пахан еще живой. Это может измениться в любой момент. Если, разумеется, он читает показания приборов правильно. Без Сурика он не был уверен. Но так ли это важно, живой абориген или не живой? Его раздражала собственная нерешительность. Неприятное чувство. Унижающее.

Он осторожно влез в костюм и стал застегиваться, в который раз удивляясь легкости конструкции. Сурик объяснил, что использовал новейший костюм галактического солдата. Чего только не найдешь на этой станции. Он вдруг вспомнил, что Сурик не смог объяснить, что такое галактический солдат. Лучше не знать. Зато робот очень подробно объяснил, что сделал для того, чтобы приспособить костюм к условиям планеты. Солнце и атмосфера. Это самое главное.

Закрылась с легким щелчком последняя заслонка, костюм автоматически включился. Вечная батарея, неограниченная подача дыхательной смеси, защита от солнечной радиации. О солнце не нужно будет беспокоиться. Ветер – самая большая проблема. Как и для аборигенов. Им к тому же приходится преодолевать разряженную атмосферу и холод. И многое другое. Ему должно быть легче. Он тисянин.

На мгновение представилось, будто он уже снаружи, в наполненной странными газами атмосфере, разогреваемой чрезмерным солнцем и приводимой в движение чрезмерными ветрами. Выйти как есть, не разоблачаясь?

Необходимо сделать запись в дневнике. Он опустил заслонку шлема и осторожно направился к своему рабочему месту. Костюм почти не мешал движению.

10.1.14, Галактический год 281М.

Временное хранение.

Тот факт, что эта запись не стерта, означает, что меня, вероятней всего, нет в живых. Я намеревался стереть ее по возвращении на станцию. Такая возможность мне, очевидно, не представилась. Это, я надеюсь, освобождает меня от необходимости объяснить свои действия. Считаю только необходимым сообщить, что совершил их в здравом уме и по своей воле.

Я принял решение прийти на помощь потерявшему мобильность аборигену, относительные координаты которого: 12.100:45.677. Мой план: восстановить его жизненные функции, дать шанс спастись самому и спасти другого аборигена, почти ребенка, который в данный момент укрывается от непогоды в одной из вентиляционных камер станции. Все имеющиеся сведения об этой группе аборигенов содержатся в моем дневнике.