Камо - Илья Моисеевич Дубинский-Мухадзе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Опасение более естественное, чем оскорбительное. Как-то много лет спустя Камо, уступая настояниям бывших узников Шлиссельбургской крепости, вкратце рассказывает им о своем противостоянии психиатрам. Николай Александрович Морозов, виднейший русский революционер, ученый, почетный член Академии наук, восклицает:
— Я предпочитаю вновь просидеть двадцать один год в Шлиссельбургской крепости с ее ужасами, чем испытать то, что пережил Камо в психиатрических лечебницах.
Не просто стерпел. В полной мере сохранил свою индивидуальность, свой характер, душевный склад. Превосходный конспиратор, беспощадный при нужде, он абсолютно не заражен мрачной предубежденностью, подозрительностью заранее на все случаи жизни. Наоборот, легко сходится с людьми. Без нажима, как нечто естественное, вызывает их симпатии. Окружающие готовы ему помочь даже во вред себе. И тифлисский парень Шаншиашвили в Метехах. И русский крестьянин Брагин в Михайловской больнице. И еще несколько служителей, которых также упрячут за решетку.
…Ну что ж, выбран день — пятнадцатое августа 1911 года. Брагин уже в Кутаисе. В изоляторе дежурят Жданов и Григорьев. На откосе за Курой — Котэ Цинцадзе. В десять утра взмах белым платком: «Приготовься!»
У зарешеченного окошка клетушки Камо. Не отрывает глаз, ждет. Сейчас Котэ подаст второй сигнал: «Поблизости никого нет. Можно!»
Сейчас… Сейчас!..
Минута, две, пять… Пятьдесят минут!.. Сейчас… Сейчас!.. Сто минут, сто пятьдесят, сто восемьдесят! Стоит, ждет. Сейчас… Сейчас!!
Нет, нет! Не самообман, не кружащий голову мираж! Три будничных взмаха большим белым платком: «Приступай!»
Обычный шаг до двери. Вызов стуком служителя^. Чтобы совместно совершить весь узаконенный церемониал — по коридору буйнопомешанных проследовать в уборную. Перед тем как прикрыть дверь, немногие прощальные слова.
Дальше все так просто. Сбросить больничный халат, носки, шлепанцы. Отогнуть перепиленную с трех сторон решетку, снять кандалы — завязать в узелок. Закрепить конец веревки. Еще маленькая дань человеческому суеверию — перед дорогой присесть на мгновение. Молча.
Веревка повисает за окном. Раскачивается, натягивается. Котэ не ошибается — по веревке спускается человек. Уже можно разглядеть: он с бородой, в одной нательной рубахе, прижимает какой-то узелок.
Наверное, пора Котэ бежать навстречу, помочь взобраться на береговую осыпчатую кручу, набросить плащ и фуражку. Передать припасенные одежду, туфли.
Не успевает. Ноги наливаются свинцом. Из груди рвется крик: «Вай, ме!» Конец! Нету больше Камо. Он сорвался с веревки, тяжело шлепнулся на землю… Всматриваться некогда. Скорее к нему!
Камо поднимается сам. Сначала пошатываясь, потом ничего — довольно твердо идет к реке, все так же прижимая узелок с кандалами. Направляется к островку посредине Куры. Где брод, мелководье, он знает. По пути топит кандалы.
Восторгов, объятий пока не будет. Сначала Камо полностью воздаст Котэ Цинцадзе за то, что веревка оказалась гнилой — не выдержала, лопнула. К счастью, до земли оставалось меньше половины расстояния. Безупречно обязательный, не по-кавказски педантичный в делах, он не в состоянии пройти мимо упущения, небрежности.
Чтобы побыстрее отвлечь внимание от злосчастной веревки, Котэ спрашивает сугубо деловое:
— Возьмем фаэтон?
— Куда ехать?
— Дом полицеймейстера знаешь? Там остановимся.
— Хорошо шутишь. Молодец, научился!
— Зачем шучу?! — искренне обижается Цинцадзе. — Дом полицеймейстера на Вельяминовской. Там будешь жить!
Камо заключает в объятия полностью прощенного Котэ.
— Ва, какой хитрый!
В дом полицеймейстера едут сначала на фаэтоне, затем две остановки на трамвае. Последний квартал проходят пешком. Камо, отвыкший от солнца, нахлобучивает пониже фуражку, Котэ уверяет, что сегодня день выдался слишком жаркий…
Терпения с трудом хватает до вечерних фонарей. Необходимо пройтись по улицам. Просто так, как все тифлисцы. У караван-сарая бог посылает навстречу Арчила Бебуришвили, приехавшего из Петербурга защитником на очередной политический процесс.
«Я разбранил его за излишнюю, по моему мнению, смелость, — записывает в дневник Арчил. — Он, по обыкновению, принялся смеяться и попросил проводить его. Повел он меня с Зриванской площади на Вельяминовскую улицу, где помещалось управление тифлисского полицеймейстера. Тут Камо объяснил мне, что поселился в одном из подвальных помещений управления. По всему чувствовалось, что выбором местожительства он крайне доволен. «Понимаешь, всюду будут искать, весь Тифлис перевернут, а я в полицейском доме себе отдыхаю. Смешно, да?» В этом весь Камо».
За далекое будущее трудно поручиться, а в ближайшие дни и ночи в трехэтажном доме полиции отдыхать, смеяться способен будет один Камо, квартирант отнюдь не званый. Хозяева же надолго сникнут, потеряют спокойствие, сон. Без видимой нужды станут вспоминать, что после катастрофы на Эриванской площади в седьмом году покончил самоубийством исполняющий должность тифлисского полицеймейстера подполковник Балабанский. Спасибо, было на кого списать. Тогда и бомбы, и пальба из маузеров, и террористы-анархисты… Теперь — ничего, никаких обстоятельств. Одно желание Петросянца…
Что докладывать наместнику Кавказа, чем оправдываться перед своим департаментом, перед министром внутренних дел? А еще над всеми Петр Аркадьевич Столыпин. Их высокопревосходительство, известно, к неудачникам питает отвращение.
Все и всё против неудачников.
И служители в отделении буйнопомешанных — до шести часов вечера они ни слова своему начальству о том, что «Тер-Петросова, отведенного по его требованию в отхожее место, впоследствии не оказалось…». И девяностадвухлетний тифлисский домовладелец Иван Глахов Квешадзе, бог знает почему среди ночи доставленный на допрос, не жаждет старец «открыться» ротмистру Розалион-Сашальскому. «По предъявлении мне фотографической карточки Семена Тер-Петросова заявляю, что этого человека я ни в лицо, ни по фамилии не знаю и на своем веку ни разу с ним не встречался, равным образом этот человек ни разу не заходил в мой дом…» И доживающая свои дни слепая бабушка Камо Кеке. При обыске она злонамеренно не показала, где прячет внука Симона. Более того, утверждала, что в последний раз он навестил ее восемь лет тому назад…
Даже розыскные собаки и те…
«СЕКРЕТНО
От начальника тифлисского сыскного отделения
В СОБСТВЕННЫЕ РУКИ
Его высокородию господину тифлисскому полицеймейстеру
РАПОРТ
Я совместно с другими чинами, взяв сыскных собак и дав им обнюхать вещи Тер-Петросова, направился на розыски.
Собаки взяли направление через сад «Кружка» на Кирочную, затем через ворота «Кружка» на улицу, свернули налево и направились к Верийскому мосту, потом направо по набережной, довели до вновь строящегося здания реального училища и вернулись назад. Другая собака прошла по берегу реки Куры, но в общем собаки шли неуверенно, видимо не взявши правильного следа. Благодаря чему Тер-Петросянц не был задержан, несмотря на энергичные меры мои и чинов. Об изложенном доношу вашему высокородию.
Подписал начальник сыскного отделения Гагиев».
Что самое печальное — находятся охотники погреть руки на общей беде, недостойно сделать карьеру. Ротмистр Карпов шлет тайный донос на начальника губернского жандармского управления полковника