Эволюция эстетических взглядов Варлама Шаламова и русский литературный процесс 1950 – 1970-х годов - Ксения Филимонова

того «подземного мира», который вдруг открылся перед ним при столь трагических обстоятельствах. По повести видно: автор поставил себе целью рассказать обо всем, что он видел и понял, со всей добросовестностью историка, не позволяя себе легковесных домыслов и не пропуская ничего, что показалось его герою чересчур страшным. В большой повести в четырнадцать авторских листов нет ни одной страницы, которая была бы фальшива, не нужна, незначительна. Повесть – важный документ времени. Написана повесть фрагментарно. Доктор Песков, а вместе с ним и автор (в повести этой не существует грани между рассказчиком и автором) отобрал для рассказа лишь самое важное, самое значительное из великого множества фактов, которые он десять лет наблюдал, над которыми много задумывался.

Доктор Песков большую часть своего срока проработал в женском лагере, более того с т. н. «мамками» (роженицами). Это обстоятельство облегчило судьбу самого заключенного, Пескова, несколько сузило его кругозор. В то же время доктор Песков стал свидетелем и свидетелем очень надежным, жизни особой, видеть которую случается не каждому при знакомстве с бытом лагерей. Повесть эта особенно ценна своими картинами из жизни «мамок», поведением женщин в этот неизбежно драматический момент их жизни. Сцена с Вязовой, услышавшей крик своего увозимого «на этап» грудного ребенка и вырвавшей из рук «начальства» свое дитя – принадлежит к лучшим, наиболее волнующим страницам повести. Навсегда запомнится и начальник Бичевский, который казенным молоком отпаивал своего ребенка в то время, как грудные дети заключенных голодали. Отлично рассказано о Клаве-блатарке, которую коснулась и вернула в человеческое общество радость материнства.

Не менее выразительно изображена и блатарка Жанна и сектантка Анна и Аня Купринова, которая оставила такой теплый след в сердце доктора Пескова.

В повести много замечено верного – и в части общих суждений и отдельных живых картин, подробностей лагерной жизни. Язык автора лаконичен и строг.

Вот несколько примеров, которые хотелось бы отметить «по ходу действия» повести.

Нескончаемые «гастрономические» разговоры арестантов – это общий психологический закон.

Весьма тонко и верно замечено (37 стр.), что в человеческое понятие, в его психологию, наряду с унижением личности входит «что-то» новое, узкое, ограниченное рамками заведенного на него «дела». Человеческой личности наносится здесь навечный, непоправимый, «необратимый» ущерб – это очень хорошо показано в повести.

Искусно, без малейшего нажима показаны допросы; следователь Измайлов, который равнодушно и терпеливо объясняет з/к Пескову его «новый статус з/к» (должен вставать, когда я встаю, должен называть «гражданин начальник» и как сам Измайлов привычно называет своего подследственного на «ты» и кричит на него).

На «вы» Пескова назовут через 10 лет – и внимательный врач не пропустит этого изменения «формулы».

Очень хорошо показано сонное состояние утомленного «выстойками» арестанта и расслабление его воли. Эффектны (стр. 47) пирожки с мясом, которые бежит покупать следователь, прервав допрос. Следователь возвращается, откровенно рыгая, и это тоже запомнил доктор навсегда. Вообще весь допрос показан правильно, психологическое состояние следственного изображено очень точно и, хотя это – не «подготовка к «большим процессам» – это малюсенькое отнюдь не групповое дело волжского города вроде Казани – но все, как и всюду.

На 66 странице рассказано об ошеломительности расстрельного приговора, который получает сосед Пескова по камере. Здесь же доктор Песков говорит точно и умно о «легкомысленном» отношении следственных заключенных к собственным «приговорам» (стр. 74).

Отмечает автор и распространенное в следственной тюрьме желание скорее попасть в лагерь – желание бессмысленное, иллюзорное, ибо лагерь гораздо страшнее тюрьмы.

Очень хороша по своей психологической верности сцена, где соседи, укравшие хлеб и сало у товарища по камере, спят с ним вместе в обнимку, спасаясь от холода, и сам обокраденный обнимает своих «благодетелей» (77).

Грабеж во время «Транзита» (86), который Песков видел в первый (но, увы, не в последний раз), неожиданное звучание улицы (81), больничная палата (81) после шести месяцев следствия – все это очень точно.

Поджаривание хлеба (93) голодными больными хорошо дано и правдиво – желание продлить удовольствие пищи. Скелеты больных, которые смотрит Песков (93) – фиксирует с врачебной добросовестностью.

Ужасна сцена свидания Пескова с женой (через полгода (!) после ареста) – двух стариков (102).

Очень хорошо по своей тонкости приглашение заключенных врачей на врачебную лагерную конференцию (137) и «секретный» конвой. (Участие в таких конференциях специалистов-врачей из з/к разрешалось Москвой.) Сама конференция изображена правильно.

Очень хорошо и достоверно описана наивная «борьба» новичка врача Пескова с членовредительством блатарей (146). В/н врач Швардовский очень правильно говорит новичку: «Лагерь – это особый мир, здесь много уродств во взаимоотношениях людей и в отношении к труду». Песков после этого разговора начал приглядываться к внутреннему миру лагеря, и у него возникло много недоумения и вопросов (146).

Песков скоро понял, что иногда «мостырка» спасает жизнь. Он подал начальству сведения о членовредительстве. Арестантов судили, дали им дополнительный срок, блатарям по три года, а «фраеру» Смолину – ст. 58 п. 14 (саботаж) и шесть лет с клеймом политического рецидивиста. Далее в повести следует искренняя фраза: «Песков чувствовал какую-то косвенную вину в судьбе этого юноши» (157).

Эти случаи, очевидно, научили Пескова не поступать и не судить поспешно и опрометчиво о том, чего он еще не понял.

Блестящий портрет в/н врача – шарлатана Червяковского с его аутогемотерапией вместо мяса (96). Это практиковалось, увы, не только в Казани. На нескольких страницах рассказано о смертности, о «раздетости», о «доходягах», хотя читатель все время помнит, что работа здесь не добыча золота, а заготовка дров для собственных нужд. Тем не менее люди умирали, болели.

Отличный рассказ на стр. 92 о вступлении кандидата наук клинициста врача Пескова в свою первую лагерную врачебную должность.

«В Румынии мы лечили таких больных – просто давали им хлеб и конину» (стр. 97).

Взаимоотношения врачей – все это показано исчерпывающе точно. Смерть профессора Метомского и все обстоятельства этой смерти – типичны (110).

113–115 – голодный врач Песков, умирающий от пеллагры.

Изображения доходяг правдивы и страшны – но результаты могут быть и гораздо страшнее.

Врач Менделов, на Сано.

«Перед вами больные, о которых в университете вам лекций не читали (107).

Избиение заключенных нарядчиком – все это в высшей степени правдиво.

«С наступлением весны смертность в лагере увеличилась» (111).

Неоспоримый факт лагерной жизни заключается в том, что наивысшую нравственную стойкость в условиях всяческого растления, голода и «произвола» показывают религиозники: сектанты, православные священники и т. д. Наблюдательный доктор Песков не может этого не заметить. Он оставляет нам весьма привлекательный портрет Анны, пользующейся всеобщим уважением.

Переливание докторской крови (а то и просто раздача