Дорогой враг - Кристен Каллихан

которое выглядит в точности, как приемная Карен, и выкрикивает слова песни Gloria Gaynor с такой чувственностью, что это почти компенсирует ее ужасные певческие способности. Почти.

Делайла покачивается и пританцовывает, изящно двигая своими пышными изгибами. Она полностью раскована. И великолепна.

Из меня вырывается смех. Я смеюсь так сильно, что мои ушибленные ребра протестующе ноют. Но я не могу остановиться. Смех только усиливается. Я смеюсь до тех пор, пока из глаз не начинают течь слезы. Однако, как только беру себя в руки, снова срываюсь и начинаю смеяться по новой.

Ничего не могу с собой поделать. На видео обычная Делайла, но все же в ней что-то есть. Это та самая Делайла, которая, как я подозревал, прячется глубоко внутри, только куда более настоящая. Очевидно, что она специально устроила это шоу, чтобы разозлить Карен, и, судя по крикам последней, ей это удалось.

Внезапно мне становится грустно, что меня там не было, чтобы засвидетельствовать все лично.

Во время второго просмотра становится еще смешнее.

Я хриплю от смеха, когда звонит телефон. На экране высвечивается имя Карен, и я понимаю, что меня отчитают. Я не в силах контролировать свой голос, когда отвечаю.

— О, ясно, — огрызается Карен. — Ты смеешься. Очевидно, ты посмотрел видео.

Из меня вырывается смешок прежде, чем я прочищаю горло.

— Даже дважды.

— Ты собираешься что-то с этим делать?

— Например?

Карен издает звук отвращения.

— Ее явно надо уволить.

— За что? — Я разворачиваю свой обед и понимаю, что салат из курицы и булгура по-мароккански холодный. — За последние годы я впервые так хорошо посмеялся. И даже подумываю дать ей повышение.

Ну, я бы дал ей его, если бы она по-настоящему работала на меня. Черт, это неприятно колет. Где-то в области вины. Я отмахиваюсь от этого чувства, когда Карен разражается тирадой.

— Она повела себя совершенно непрофессионально, устроив эту маленькую выходку.

— И я уверен, что ее вовсе не спровоцировали, — сухо добавляю я.

— Что ты предлагаешь, Мейкон?

— Я знаю Делайлу. Она не столько устраивает сцены, сколько проучивает в ответ. Так что ты сделала?

В трубке раздается раздраженный возглас.

— Ничего. Я занималась рабочими делами — благодаря которым твоя карьера блистает, смею добавить, — когда услышала ее ужасный кошачий вой.

Кошачий вой — подходящее слово для пения Делайлы. У меня подергиваются губы, желание рассмеяться снова возрастает. Я проглатываю его вместе со своим обедом. Господи, эта женщина умеет готовить. Я набираю порцию побольше, практически запихивая салат в рот, внезапно став жутко голодным.

— Ты не можешь всерьез говорить о том, чтобы оставить ее, — говорит Карен. — Помимо ее позорного поведения, она ставит тебя в неудобное положение.

Я замираю с вилкой в руке.

— Карен, — говорю я спокойно. — Я понимаю, что ты злишься, но это последний раз, когда ты говоришь о Делайле подобное.

На минуту она замолкает.

— Ты встаешь на ее сторону?

— Нет никаких сторон…

— После стольких лет совместной работы и всего, что я для тебя сделала?

— Карен, прекрати. Ты много гадостей наговорила ей во время обеда. И…

— Как и она!

— Это ниже твоего достоинства, — говорю я тихим голосом. — Я нанял тебя не для того, чтобы ты обсуждала ее вес и внешность. Я знаю, что ты выше этого.

Мне хочется прекратить разговор и просто съесть свой обед. И, честно говоря, мне очень хочется увидеть Делайлу и подразнить ее из-за видео. Да, я веду себя немного по-детски, когда дело касается Делайлы.

Карен фыркает, собирая чувство собственного достоинства.

— Ладно. Я признаю, что это было некрасиво с моей стороны.

Я ничего не отвечаю.

— Я понятия не имею, почему она меня раздражает, — бормочет Карен.

Но я знаю. Делайла видит людей насквозь. Даже если она не говорит им это в лицо, они каким-то образом чувствуют, что она видит их настоящих. Это раздражает, особенно если людям не нравятся те, кем они являются в душе.

— К ней надо привыкнуть, — говорю я, снова берясь за салат.

— Что между вами двумя происходит? — спрашивает Карен теперь более резко.

— Помимо отношений начальник-подчиненная? — иронизирую я. — Ничего.

— Защищай ее сколько хочешь, но она явно больше, чем обычная помощница.

Нет, это не так.

— Она чертовски хороший повар.

— Мейкон, — начинает Карен, затем замолкает, прежде чем продолжить: — У нее есть что-то на тебя? В этом дело? — Я снова начинаю смеяться. Громко.

— Это не смешно, — говорит Карен. — Между вами двумя что-то не так.

С чего бы начать?

Она говорит тоном обеспокоенной матери.

— Если мне нужно с ней разобраться…

— Тут не с чем разбираться, — вмешиваюсь я. — Я кладу трубку. Мой салат остывает.

— Он уже остыл!

— Значит ты понимаешь мою проблему. Пока, Карен.

— Что за проблема? Мейкон…

Слишком приятно вешать трубку во время разговора с ней. Я и раньше делал это. И она тоже. Вот такие у нас отношения. Но это первый раз, когда я злился за кого-то другого.

Я опять пишу Норту:

Не говори Ди, что я знаю о видео.

Норт отвечает спустя несколько секунд.

Если бы я сказала ей, мне бы пришлось признать, что это я отправил его. А я хочу жить.

Верно. Она точно бы убила тебя.

К счастью, ты бесишь ее больше. Увидев ее в деле, я бы на твоем месте спал с открытым глазом.

Фыркнув, я нажимаю на видео, и на моем лице появляется улыбка, когда ужасное пение Делайлы заполняет кухню. Я невольно осознаю, что смотрю на входную дверь в ожидании увидеть ее.

Делайла

— Значит, — протягивает Мейкон, выходя на балкон наверху, где сижу я, крася ногти на ногах, — ты хорошо провела день.

Я не отрываю взгляда от своего занятия. Яркий вишневый цвет ногтей будет виден за многие километры.

— А что, звонила Карен и жаловалась?

Он плюхается своим крупным телом в кресло-адирондак рядом со мной.

— Она всегда жалуется. — Его внимание переключается на мой педикюр. На его губах играет легкая улыбка, и он постукивает длинными пальцами по подлокотникам кресла. Мейкон откидывается назад, не отрывая взгляда от моих ног, будто его завораживает то, как я делаю педикюр. — Впрочем, не думаю, что она попытается выкинуть что-то подобное.

Прижимая губы к согнутому колену, чтобы скрыть улыбку, я заканчиваю красить последний ноготь.

— Ей лучше так и сделать. Я выучила песни Rodgers and Hammerstein, пока была в душе, так что легко могу чувственно исполнить «Oklahoma!», если потребуется.

Мейкон фыркает.

— Если она опять наедет на тебя, я тебя поддержу.

Я замираю,