Право на жизнь. История смертной казни - Тамара Натановна Эйдельман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В 1825 году декабристов будут казнить на исходе ночи в присутствии разнообразного начальства, пришедшего сюда по долгу службы, «полицейских чинов, роты павловских солдат, десятка офицеров, оркестра… двух палачей, инженера Матушкина, сооружающего виселицу»[102]. На Троицком мосту, откуда была видна казнь, стояло примерно 150 человек, «на берегу крепости окрестные жители, привлеченные барабанным боем».
Как это отличается от описанной Болотовым картинки:
Мы нашли уже всю площадь на Болоте и всю дорогу на нее от Каменного моста, установленную бесчисленным множеством народа… Мы спешили бежать к самому эшафоту… Весь оный окружен был сомкнутым тесно фрунтом войск, поставленных тут с заряженными ружьями, и внутрь сего обширного круга непускаемо было никого из подлого народа. А дворян и господ пропускали всех без остановки… их набралось тут превеликое множество[103].
Понятно, что казнь мятежника, очевидно вызывавшего у большинства собравшихся на Болотной площади страх и ненависть, – это не повешение пятерых декабристов, которым многие симпатизировали или по крайней мере сочувствовали. Но все же приведение приговора в исполнение под покровом ночи показывает, сколь много изменилось с елизаветинских и екатерининских времен.
Мало того: «Один бедный поручик, солдатский сын, георгиевский кавалер, отказался исполнить приказание сопровождать на казнь пятерых, присужденных к смерти. "Я служил с честью, – сказал этот человек с благородным сердцем, – и не хочу на склоне лет стать палачом людей, коих уважаю". Граф Зубов, кавалергардский полковник, отказался идти во главе своего эскадрона, чтобы присутствовать при наказании. "Это мои товарищи, и я не пойду", – был его ответ»[104].
И это вовсе не значит, что бедный поручик и блестящий полковник, внук Суворова, были тайными декабристами. Они не хотели присутствовать при казни. Вспомним знаменитую мысль Ю. М. Лотмана об «утверждении чести как основного законодателя поведения» в первой половине XIX века. Политические взгляды и социальное положение дворян могли различаться, но представления о личной, не зависящей от государства чести оставались характерны для многих. Участие в казни позорно, кого бы ни казнили. Болотов этого еще не понимал, а для Зубова это уже оказалось важным.
Робера-Франсуа Дамьена, легко ранившего в 1757 году короля Людовика XV перочинным ножиком, казнили в течение нескольких часов. Говорили, что даже любившие зрелище казней парижане под конец стали просить скорее его прикончить. В данном случае никакого смягчения приговора не последовало, а приговорили Дамьена к тому, чтобы после публичного покаяния «в …телеге доставить на Гревскую площадь и после раздирания раскаленными щипцами сосцов, рук, бедер и икр возвести на сооруженную там плаху, причем в правой руке он должен держать нож, коим намеревался совершить цареубийство; руку сию следует обжечь горящей серой, а в места, разодранные щипцами, плеснуть варево из жидкого свинца, кипящего масла, смолы, расплавленного воска и расплавленной же серы, затем разодрать и расчленить его тело четырьмя лошадьми, туловище и оторванные конечности предать огню, сжечь дотла, а пепел развеять по ветру»[105]. Здесь тоже в процессе казни не все удавалось сразу, что усиливало мучения приговоренного, – но явно не из-за неумения палачей, так как во Франции в то время казнили достаточно часто, а просто из-за сложности манипуляций, производившихся над несчастным. Пугачев же, называвший Екатерину своей неверной женой, приказавший казнить множество дворянских семей, сражавшийся против царских солдат, заслужил милосердие.
И дело не в разнице характеров Людовика XV и Екатерины II – в России, как ни странно это звучит, к тому времени складывалось новое отношение к казни. Происходило это вопреки протестам сенаторов и желаниям многочисленных зрителей, но происходило…
Кстати, «сенат, после казни Пугачева и его сообщников, велел немедленно уничтожить все орудия казни и по отношению к смертным приговорам снова руководствоваться впредь указом от 30 сентября 1754-го года, приостанавливающим, как мы это знаем, действие смертной казни»[106].
При Александре I была предпринята еще одна попытка создать новое Уложение, и комиссия, разработавшая в 1813 году проект, сделала несколько шагов назад по сравнению с тем, чего хотели императрицы XVIII века, – она оставила смертную казнь за те же разряды преступлений, что и в Соборном уложении, убрав, правда, жуткие средневековые способы убийства и сохранив только повешение и обезглавливание. Впрочем, почти из каждого разряда были убраны те преступления, за которые в XIX веке казнить было бы уже странно. Так, под «преступлениями против веры» подразумевалась только хула на Бога и Богородицу – за воровство из церкви или воспрепятствование совершению службы уже не должны были казнить, а «преступления политические» карали смертью лишь в тех случаях, которые сегодня назвали бы изменой, – это восстание против власти, шпионаж, сдача города врагу. Что характерно, за недоносительство наказание уже не предполагалось. За время, прошедшее после царствования Алексея Михайловича и Петра Алексеевича, представления о чести сильно изменились. Особо выделялся новый разряд – «преступления против порядка управления», куда входило такое неожиданное действие, как освобождение преступника силой из тюрьмы. Из всех убийств заслуживающим смертной казни теперь считалось только убийство детьми родителей, а преступления против собственности, каравшиеся смертью, свелись к поджогу и поджогу, соединенному с убийством.
Как видим, эта система наказаний еще во многом воспроизводила старинные представления о самых тяжких преступлениях, хотя уже в сильно модернизированном виде. За продажу табака никакое наказание не предусматривалось.
Кроме того, применялся принцип Елизаветы – ни одна смертная казнь не должна была приводиться в исполнение без утверждения государем. Но даже в таком виде проект Уложения вызвал нарекания со стороны членов Государственного совета. «Когда благодетельными самодержцами России отменена смертная казнь, то восстановление ее в ново издаваемом уставе, при царствовании Александра I, невольно приводит меня в трепет и смущение!» – писал в своей записке адмирал Мордвинов, известный противник смертной казни[107]. Устав, кстати говоря, издан не был, и в Александровскую эпоху никого не казнили – за исключением периода войны с Наполеоном, когда обстоятельства были экстремальными. Это, правда, означало, что Соборное уложение формально продолжало действовать – некоторых декабристов, например, приговорили к четвертованию, но приговор был смягчен Николаем I.
Было совершенно ясно, что законы невероятно устарели, и в начале 1830-х годов началась работа над новым сводом законов. И снова неожиданность. Тридцатые годы – правление «Николая Палкина», жестокого и сурового
