Уцелевший - Эрик Хелм

— Я все понимаю, — засмеялся окончательно восстановивший дыхание баск. — Баронесса по вкусу пришлась, делиться не захотелось... Куда проще: мой меч — ваши головы с плеч. А, Родриго?

Кастилец промолчал.

— Я подвешу тебя за ножки, — любезно сообщил Мануэль. — Можно бы и за другое место, да тяжел ты, капитан, оборвешься быстро, подохнешь легко. А так — разведем снизу милый маленький костерок, сами согреемся, тебя подогреем... Помнишь, нантский ювелир продержался полчаса? Потом все равно выложил, где хранил золото и камни, да проку от этого было мало — подох часок спустя. Но для тебя расстараемся, Родриго. Костерок разложим крохотный-прекрохотный, чтоб пламя только слегка подымалось. А покуда будешь болтаться на веточке, начальник любезный, выведем баронессу на вольный воздух, сами возымеем, тебе возыметь позволим... Поскольку в подвешенном состоянии любовью заниматься несподручно, придется гордость вашу доставить по назначению отдельно, в отъятом от прочих телес виде...

Мануэля колотило нервной дрожью. Грубый, наглый баск начинал изъясняться с витиеватостью, оскорблявшей простейшие стилистические правила.

Впрочем, Родриго было не до словесных изяществ.

— ...Вот так, отъятую, и вставим, куда положено. А баронессу для пущей важности на костерок затащим... Да-с. Чтоб вы на холодность возлюбленной не пожаловались. Мы люди не гордые, помиримся и на служаночке, ха-ха...

Испанец заревел от ярости и напряг мускулы. Борьба против сыромятной кожи и вощеной тетивы оказалась тщетной. Родриго извернулся, покатился по земле.

Удар кованого сапога возвратил его на первоначальное место.

— Жаль, надобно спешить, — процедил Мануэль. — А то я изобрел бы еще кое-какие маленькие хитрости. Пожалуйте на ветку, mi capitan!

Он ухватил Родриго за волосы и, пыхтя, потащил по направлению к деревьям, окаймлявшим прогалину. От адской боли на глаза испанца навернулись слезы. Впрочем, не только от боли.

«Окаянный кузнец! Окаянное везение! Да что же это за пакость приключилась такая? Почему я не метнул в него меч?.. И Эрна! Ведь этот ублюдок...»

Мануэлю пришлось туговато. Весу в капитане оказалось никак не меньше двухсот пятидесяти фунтов, и волочить эту беспомощную груду мышц по траве было отнюдь не легко. Задирая голову, баск высматривал подходящий сук — длинный, вытянутый вровень земле, достаточно прочный, чтобы удержать тяжеленное тело на безопасном расстоянии от ствола и окружавшего подлеска. Затевать лесной пожар посреди Хэмфордской чащи Мануэлю вовсе не хотелось — в свое время баск нагляделся на обугленные трупы бедолаг, застигнутых огнем в горных дебрях далекой родины.

Деревья скрывались во мраке, стояли непроницаемо черной стеной. Сразу отыскать подходящую для казни ветвь не могли даже рысьи глаза молодого баска.

Мануэль отпустил Родриго, разогнулся, прищурился.

Повел взором.

Ни ветерка не гуляло в древесных кронах. Лес безмолвствовал.

Резкое, многоголосое лошадиное ржание по другую сторону хижины разорвало тишину.

Баск опустил взгляд. И медленно отвесил челюсть, не слыша собственного безумного рева, поскольку оцепеневший от ужаса мозг отказался воспринимать что бы то ни было.

* * *

Во дворе яростно взревел автомобильный мотор. Ван Рин был достаточно проворен, чтобы настичь беглянку вовремя, но слишком уж нежданно стряслось то, чего он так опасался. Роллс-ройс уже разворачивался. Танит со скрежетом переключила передачу. Рекс в отчаянии успел вцепиться в задний бампер, потерял равновесие, поскользнулся и шлепнулся наземь. Длинная синяя машина буквально прыгнула вперед и устремилась по аллее, постепенно исчезая из виду.

12. Путь на шабаш

Оставшийся лежать ногами к хижине Родриго не сразу понял, отчего молодой баск попятился и дико, нечеловечески завопил. Холодная воздушная волна хлынула на прогалину, ноздри кастильца затопило внезапное зловоние. Пахнуло смрадом полуразложившейся мертвечины и острым запахом болотной сырости. Жалобно хрустнула опавшая ветка.

Мануэль обронил меч и, повернувшись, ринулся наутек. За считанные мгновения он пересек поляну, вломился в заросли на противоположной стороне и, продолжая неистово реветь от лютого ужаса, помчался прочь — в неведомые дебри.

Гадать о причине столь внезапного отступления испанцу пришлось недолго.

Темная фигура проковыляла мимо простертого на траве Родриго, торопясь вослед беглецу. Капитан повернул голову — и едва не закричал сам. К счастью для иберийского рыцаря, горло сдавило спазмой, и утробный вой, уже готовый рвануться из груди, разбился о судорожно сократившиеся мышцы и связки.

Огромный мертвец, покрытый высохшей коркой тины, отчетливо различимой при свете ослепительно яркого лунного серпа, ковылял по затерянной в глуши прогалине. Глазницы почернелого, сгнившего черепа устремлялись туда, куда, словно всполошившийся русак, удрал баск Мануэль. Упырь миновал испанца, гулко протопал мимо бревенчатого домика и, в свой черед, исчез, поглощенный дремучим лесом. Он бежал по следу баска неторопливо и неутомимо.

Многие годы спустя понимающие люди объяснили Родриго, лишь однажды разоткровенничавшемуся в долгий зимний вечер за добрым кубком гретого хереса, почему и он сам, и обе женщины остались живы.

Всех троих спасли фехтовальное искусство кастильского рыцаря и неизрекомый ужас, отнявший у Мануэля всякую способность рассуждать.

Как ни вымотан был испанец, а дрался гораздо искуснее, чем взбешенный и сравнительно молодой противник. Не поломайся меч, не подвернись под ногу мертвый Альваро, в итоге Родриго неминуемо взял бы верх — и погиб смертью, хуже которой не придумать, ибо трясинная тварь уже спешила к месту схватки. Мануэль получил в бою две-три поверхностных раны — вполне безопасных, но изрядно кровоточивших. Мстительный баск не придал пустяковым царапинам особого значения, по опыту зная, что вскоре кровь сама собою свернется и остановится, а потому с перевязкой можно и обождать. Вурдалак же пошел на запах свежей крови безошибочно и неотвратимо, как нападающая акула.

— Да ведь совсем рядом в крови плавали целых четверо, жри — не хочу, — недоумевающе сказал тогда Родриго и, проворно допив кубок до дна, попросил новый.

— Вы, сударь, винишко вот подогремши употребляете, потому как зима на дворе, — ухмыльнулся ловчий Карлос, пользовавшийся давним расположением де Монтагута, и позволявший себе небольшие вольности в обращении с господином. — А упырь, он разуметь ни шиша не разумеет, но чует, где кровушка покойницкая, где живая. Живая-то ему, нечисти поганой, ох как слаще! И сдрейфил дружок ваш, видать, до полного одурения. В хижине запираться надобно было, не то на дерево прыгать. А бежать от вурдалака — это все едино, что от волка бежать: не сразу настигнет — понемногу догонит...