Ливень в графстве Регенплатц - Вера Анмут

я тебя всегда просил и сейчас прошу, не вмешивайся ты в жизни людей, – начал увещевать Хайнц свою жену, – не береди их души. Ахим Штаузенг, наверное, уже успокоился, горе его утихло, а ты вновь ему обо всём напоминаешь.

Карен нервно передёрнула плечами – муж никогда её не понимал.

– Значит, я пойду на обед одна, – сказала она, позволив словам мужа пролететь мимо неё. – Всё равно мне нужно прийти в мастерскую на примерку ботинок.

– Карен, отстань от людей. Ты узнала, что хотела, и угомонись на этом.

– Нет, дорогой мой, я ещё не всё узнала. Это только начало истории.

– Что ты хочешь сказать? – встревожился Хайнц.

– Как ты думаешь, для чего вдруг разбойники похитили беременную женщину и, не прося за неё выкупа, убили её? Никому не известно, нашли ли этих злодеев, и искали ли вообще. Почему гер Штаузенг не требует у ландграфа суда над ними? А может, суд прошёл, но в тайне от всех? Тогда, кто в действительности был истинным виновником смерти бедной женщины? Я думаю, разбойников кто-то нанял, и вычислить этого человека не так уж сложно, так как Эльза не имела врагов. Или почти не имела.

– Остановись. Я прошу тебя, не лезь в это дело!

Но Карен продолжала.

– И ещё ходили слухи, будто родной матерью Эльзы, а значит и бабушкой Берхарда, является местная ведьма по имени Хельга, которая живёт в лесу. Генрих, конечно, пресёк эти слухи, но ведь они были. И мне кажется, они не так уж и лживы. Я хочу проведать эту Хельгу.

Хайнц не выдержал. Он вскочил и в гневном порыве даже ударил кулаком по столу.

– Всё! Хватит, Карен! – вскричал он. – Однажды ты своим любопытством навлечёшь беду не только на других людей, но и на себя тоже! Ни к какой ведьме ты не пойдёшь! Послезавтра заберёшь платье у швеи, ботинки из мастерской Штаузенга и больше ни шагу в город! Поняла?!

– Что? – возмутилась Карен. – Ты хочешь запереть меня в четырёх стенах? Не получится! Я тебе не рабыня!

– Ты моя жена и обязана мне повиноваться!

– Жена, но не рабыня, – повторила Карен, поднявшись и гордо глядя мужу в глаза. – Я могу и буду ходить куда хочу и когда хочу!

– Неужели ты не видишь, какое уважение здесь к ландграфу фон Регентропфу? Ему прощаются все грехи, ему верят. Чего ты хочешь добиться своим расследованием?

– Ничего! Всё, что я узнаю, узнаю только для себя. Я никому ничего не собираюсь рассказывать и тем более предъявлять обвинения.

Но Хайнц не верил своей жене. Он слишком хорошо знал её характер и знал, к каким последствиям приводит её любопытство. Хайнц встал, приблизился к супруге и твёрдо заявил:

– Если ты меня ослушаешься, я прогоню тебя. Живи, где хочешь и как хочешь, только избавь меня от стыда за твои никому не нужные действия и позора за твою болтливость.

Карен Вольфгарт не ожидала услышать столь жёсткие слова от человека, с которым прожила много лет, который любил её и всё терпел. Она даже не нашлась, что ответить на его заявление, лишь сидела, открыв рот и непонимающе хлопая ресницами. В душе Хайнца зародилась маленькая надежда, что супруга всё-таки одумается и послушается его совета.

Весь ужин Карен Вольфгарт просидела в дурном настроении, ни с кем не разговаривала, ничего не рассказывала. Даже аппетит у неё пропал. Она сердилась на мужа за его резкость. Она не понимала, за что он так на неё разозлился. Бывало, Хайнц и раньше осуждал её действия, упрекал, но никогда не ставил ей условий, никогда не ущемлял в свободе. Что вдруг с ним случилось? Хочет выслужиться перед ландграфом и боится, что она помешает ему в этом? Как же плохо он знает супругу свою.

Генрих Регентропф тоже ужинал без аппетита. Уже несколько дней его не покидали раздумья о Берхарде и Патриции. Он соглашался с чувствами жены, с тем, что у неё, несомненно, была причина держать обиду на него, на супруга своего, но выплёскивать её на невинного мальчика она не имела права. Сын не должен страдать за ошибки отца. Генрих взглянул на Берхарда. Мальчик, как обычно, ел молча и спокойно. Ни взгляды, ни поведение не выдавали его чувств и каких-либо мыслей. Берхард при посторонних людях всегда казался невозмутимым и даже равнодушным. Но каким он был, когда оставался в своей комнате один, не известно. Одиночество. Генрих никогда не испытывал это чувство. Родители его любили, со своим братом он был дружен, товарищи уважали и ценили его. И всё же Генрих понимал, что одиночество – это очень плохо, и от него нужно Берхарда спасать.

После ужина ландграф попросил Хайнца Вольфгарта пройти вместе с ним в кабинет.

– Присаживайтесь, мастер Вольфгарт, – пригласил Генрих. – Мне хотелось бы поговорить с вами.

– Я к вашим услугам, ландграф, – учтиво ответил Хайнц.

Мужчины сели друг против друга.

– Вы служите у меня уже третий месяц, мастер Вольфгарт, и я ни разу не раскаялся, что пригласил вас. Скажите, вы всем довольны?

Хайнц слегка подивился такому вопросу.

– Да, ландграф. Я и моя семья всем довольны.

– А мои дети вам много хлопот доставляют?

– Дети – это всегда хлопоты, но мне они приятны. Я люблю общаться с детьми, рассказывать им о Мире, о жизни. Они самые благодарные слушатели.

– И мои дети тоже благодарные?

– А как же!

– Значит, вам удалось найти с ними общий язык?

– Думаю, что да.

– А как они вообще относятся к занятиям?

– Хорошо. Все трое с удовольствием приходят на уроки, выполняют все задания, – охотно поведал мастер Вольфгарт. – У Маргарет, правда, сложно с арифметикой, но зато она пишет очень красивые стихи. Вы их читали?

– Нет, дочь мне не хвастала своими способностями.

– Жаль. Обязательно попросите Маргарет что-нибудь почитать из её сочинений.

– А как они ведут себя? Мальчишки не дерутся?

– Нет. Никто не ссорится и не дерётся. Дети слишком увлечены занятиями, им не до ссор. Наоборот, они стараются помочь друг другу.

– Чудеса. Слушаю вас и удивляюсь, о моих ли детях вы говорите? – развёл руками Генрих.

– О ваших, ландграф, о чьих же ещё, – улыбнулся Хайнц. – И не думайте, что я вам льщу или как-то выслуживаюсь перед вами. Такое поведение я всегда считал ниже своего достоинства.

– Я ни в коем случае не собираюсь обижать вас подобными помыслами, мастер Вольфгарт. Наоборот, выражаю восхищение вашим мастерством и умом. И раз уж вы столь легко общаетесь с детьми, то вам, верно, не сложно будет принять к себе ещё