В родном углу. Как жила и чем дышала старая Москва - Сергей Николаевич Дурылин

именины. Это все свои именины «своих». А сколько чужих! Тетушки-сестрицы – вот уже три именинницы, да какие требовательные, да какие тонкие в распознавании всех достоинств и недостатков кулебяк с рисом, с вязигой, с капустою, с грибами, с ливером, с морковью и пр. и пр.![91]

В праздники – другая страда.

Сколько надо напечь куличей, приготовить пасох из творогу, масла и сметаны на огромную семью. Тут нужен строгий расчет: «священную» пасху со «священным» куличом, которые носили освящать к Богоявлению в заутреню, надо сделать таких размеров, чтоб всей семье, каждому человеку хватило по куску на каждый день в течение всей Светлой седмицы; задача не только кулинарно, но и математически сложная! Кроме «священной» надо наготовить пасох «для еды». Пасха так вкусна и нежна, так ароматна и сладка (сколько ванили, миндалю, сахару, коринки, цукатов пошло в нее!), что ее едят как пирожное, как сливочный крем или пломбир. Но разница та, что крему дадут в конце обеда по небольшой порции, а пасхи можно сколько угодно есть и за утренним, и за дневным чаем, и так в течение семи дней. Но мало того, «неосвященная» пасха делалась и разрешалось ее есть в течение всех шести недель Цветной Триоди[92], вплоть до Вознесения. О, как широко пользовался каждый из нас этим правом законного, торжественного, свыше благословенного обычаем и обрядом лакомства! И какое трудно исчислимое количество пасох приходилось делать матери с Петровной! Пасхи делались по разным рецептам, разных составов: вареные и невареные, сметанные и творожные, шоколадные и фисташковые. Это было сложное искусство, требовавшее напряженного внимания и уменья.

Но дело с пасхами не ограничивалось кругом семьи. Отец, бывало, спросит дня за три, за четыре до праздника: «Мамаша, а ты не забыла, что надо Катерине Ивановне пасху и кулич?» – «Нет, не забыла». – «А в богадельню?» – «Помню». – «А Серафиме Павловне?» – «Помню».

Но иногда он ничего не спросит заранее, а просто на первый день праздника осведомится: «Послали пасху с куличом Серафиме Павловне?» И мать ответит так же просто: «Послали». Но, чтоб так успокоительно ответить, ей, обремененной заботами о семье в тридцать человек, необходимо удержать в памяти всех Серафим Павловн, Катерин Ивановн, всех бедных родственниц, богаделок и просто чужих людей и семей, которым тайно помогал отец, и вовремя послать им пасху, кулич, крашеные яйца – «дорого яичко к красному дню», – и у матери всегда оно было готово к утру Великой Субботы, так что все эти полуродные, чужие и совсем безвестные люди и семьи встречали праздник с красным яичком, полученным из ее рук. И яичко это было ничем не хуже того, которое оставалось в ее собственном доме.

То же бывало на Рождество.

То же бывало и в неуказанное время.

По осени скажет, бывало, отец:

– Мамаша, Устинье Петровне в приют (это была мать сестриной гувернантки, почтенная старушка-дворянка, лично видавшая Пушкина) послать бы моченых яблочков! Удались они у тебя в этом году. Порадовать бы старушку.

– Третьего дня няня отнесла, ходила к ней с детьми, – ответит мать.

Нянино посольство напомнит отцу нянину тетушку Елену Демьяновну, чудесную старушку.

– Да кстати бы послать Елене Демьяновне. У них богадельня бедная. Сухими снеточками их, я чай, кормят[93].

И на это ответ готов:

– В воскресенье нянька отпросилась со двора. Пойдет в Ремесленную богадельню. Я уж велела Арине наложить десяток покрупнее в банку[94].

Чтобы всех так накормить, напоить, наделить и сделать то с красным яичком, то с моченым яблочком, то с рождественским гуськом или с именинным пирогом, надобен был огромный, непокладный труд, забота и самое пристальное внимание. И право, это внимание к кулебякам и их пышноте и вольному духу, смешное, может быть, на чей-нибудь взгляд, означало совсем не смешное, а достойное великой хвалы внимание к человеку. «Всякая душа калачика свежего хочет», – простодушно говаривала одна из временно проживавших в нашем доме старых девиц – Авдотья Николаевна Каржавина, и мама с отцом могли повторять ее изречение, они верно переводили его: «всякая душа – самая маленькая, малюсенькая – хочет ласки и привета, который есть не что иное, как вниманье к человеку со всеми его слабостями и дорогими для него мелочами житейскими». И этому вниманью (а от него и пеклись все эти кулебяки и мочились с кардамоном все эти антоновские яблоки) строго верны были всегда и мать, и отец и учили нас этому.

Все лето, бывало, кипела у нас в доме деятельность – мамина, конечно, – по старинному завету: «Лето – запасиха, зима – прибериха».

Ни одно яблоко, упавшее на дорожку нашего сада, не пропадало даром: кружками нарезанные яблоки нанизывались на суровые нитки (мы любили это занятие) и частыми гирляндами подвешивались под балки нашего поместительного чердака. Жаровни не переставая золотели углями в саду, на дорожке, около дома: варилось варенье таз за тазом – смородинное, кружевенное, яблочное (все из своего сада), вишневое, малиновое, ренглотовое, абрикосовое, сливное, клубничное, земляничное (покупное). Вишню мочили в уксусе особым способом. Ближе к осени начинался сезон «моченьев»: сливы, виноград, потом яблоки. Яблоки – антоновские – покупали на Болоте ящиками. Чудесный, бодрый, как сентябрьское утро, ясный, как хрусталь, яблочный дух воцарялся на несколько дней в доме. В столовой стелили янтарно-золотую солому и на ней раскладывали яблоки, отбирая самые ядреные от тех, что послабее и побледнее. Подвал населялся кадками с яблоками. Затем приходила очередь любимой отцовой брусники. Ее тоже запасали кадочками. Огурцов солили целые кади, и они были вкуса необыкновенного и крепости изумительной: даже Великим постом и на Пасху огурец хрустел, как хрящ. Огурец ублажали в кадях черносмородинным и вишневым листом, хреновым листом, чесноком, целыми зарослями укропа. Но все дело было в «секрете» соленья, и самые требовательные гастрономы поражались аромату и стойкому мужеству, как сталь, маминых огурцов. Но огурцы не только солились, но и мариновались в уксусе с перцем и пряностями. Солили, мариновали и сушили грибы. Тут было также свое искусство и свои трудные задачи: рыжечки должны были бисериться, груздям подобало быть крепкими и цельными, будто только что вынутые из земли, белым – пахнуть стойким и нежным запахом, а настой давать густой, как у дорогого крепкого чая. И все это достигалось неопустительно. За огурцами – капуста. Рубили капусту весело и оживленно. Все принимали участие. Кочерыжки хрустели у всех на зубах. Но главное дело и тут было у мамы: надо было расчесть, сколько капусты рубить, сколько шинковать, сколько сохранить целыми кочнами. Надо было выбрать