Василий Мудрый - Николай Иванович Смирнов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я понимал: трудностей у нас прибавится, ведь теперь нужно было полагаться на самих себя. Главное, не дать народу дрогнуть. А тут как раз подошли ко мне боец Мезевич и с ним еще четыре человека. Заявили, что у них слабое здоровье, что не выдержат они в тылу и лучше пойдут догонять своих, чтобы воевать в Красной Армии. Что здесь поделаешь? И я решил их отпустить, так как действительно видел в них малоспособных в тылу врага бойцов. Себе же дороже будет…
9, 10 и 11 июля 1941 года мы разбили отряд на две группы и пошли в таком составе на местечко Ленино. Во главе одной группы пошел мой заместитель Березин — это восточной стороной реки Случь, а со второй группой — западной стороной реки Случь — пошел я с задачей — войти в местечко с двух сторон, поскольку до этого были сведения, что со стороны Старобина немецкая разведка уже находится в Ленино. Придя в Ленино, мы лежали в цепи двое суток, опять с красноармейцами, подошедшими со стороны Синь-кевич. Немцы же пошли прямо на Житковичи.
14 июля мы оставили Ленино, пошли в житковичские леса и начали связываться с местным населением, активом, стали завязывать знакомства, налаживать связи, вели разведку противника.
17 июля была послана одна группа на засаду по дороге между Ленино и деревней Юркевичи. К этому времени у нас уже была налажена связь с населением и имелся цепкий молодой разведчик Миша Некрашевич, которого немцы в этот день поймали. Однако, благодаря тому, что при нем оружия не оказалось, а также учитывая, что его отец был осужден при советской власти на 10 лет, Некрашевичу удалось отговориться и спастись от немцев.
Вскоре в отряде появился и его брат Иван — плотный, круглолицый, лет двадцати пяти хлопец. Представился он мне по-военному:
— Боец Красной Армии Иван Некрашевич!
— А где же ваша винтовка, уважаемый боец? — не без доли ехидства спросил я.
— Винтовки у меня две, товарищ командир. Одна моя, другую подобрал в лесу.
— Открыто живете в деревне?
— Только сестра да братья знают.
— Ну что ж, — говорю, — выходит, у нас скоро будет целое отделение комсомольцев Некрашевичей?
— Так точно, товарищ командир! — молодцевато ответил Иван.
Спросил его, далеко ли спрятаны винтовки. Ответил, что принесет их через полчаса. И принес. Две винтовки, густо смазанные, обернутые в мешковину…
Впоследствии вся семья Некрашевичей (три брата и сестра) стала партизанами, ловкими, преданными и смелыми. Звали их: Некрашевич Иван Алексеевич, Гриша, Сережа, Миша и Вера. Старший из них, Иван, стал со временем командиром роты.
После освобождения Белоруссии я направил своего адъютанта Григория Некрашевича в Москву, в пехотное военное училище имени Верховного Совета РСФСР. Став офицером, он служил в Восточной Германии, затем в полку, дислоцировавшемся в Сормовском районе города Горького…
Отмечу, что немцы начали насаждать старост, потом их назвали бургомистрами, а также шпионов, полицейских, через которых создали такой страх у населения, что оно боялось не только встретиться с партизанами, а даже знать что-нибудь о них. Жизнь партизан становилась трудной, не было возможности доставать продукты. Люди боялись их кормить.
С населением надо было работать очень тонко, правильно ему все разъяснять и постепенно втягивать в партизанскую борьбу против немцев. Приходилось очень часто даже не брать у крестьян продукты, голодать, добиваться симпатии у населения, опрокидывая этим самым фашистскую агитацию, в которой оккупанты называли нас на каждом шагу «бандитами», заявляли, что мы лишь грабим население и т. д.
Тем часом свершилось то худшее, чего я так опасался. В это смутное время вновь начал «хныкать» Березин, но начал с «подходом». Сначала стал жаловаться, что у него, якобы, язва желудка, что он «пожил» эти дни на холодной пище и уже дальше так не может и просит меня, чтобы ему разрешили взять с собой 5 человек и уйти за линию фронта, т.е. на восток, пока свои еще не так далеко.
Я вынужден был с его просьбой согласиться, сказав, что с «таким» желудком, наверное, тяжело будет воевать в тылу врага, да и рентгеновского аппарата у меня, «к несчастью», нет. Но лишь об одном я его убедительно просил: сделать это совершенно секретно, никому ничего не говоря. Я как командир отправлю их пятерку, вроде, на очередное задание так, чтобы остальные в отряде это знали. А дальше уже дело их совести, потому как наделать сейчас пакостей и развалить отряд очень легко, но потом сам на себя всю жизнь обижаться будешь, ведь дело это государственное, политическое, мы за него отвечаем головой. Сказал я ему это со всей серьезностью, как человеку, который должен понимать свой долг и отвечать за свои поступки. Все вроде чисто по-человечески было ясно…
Но уже 25 июля 1941 года мой вечно во всем сомневавшийся заместитель Березин открыто поставил вопрос о том, чтобы всем уходить за линию фронта К нему подобралось еще человек 18 «хнытиков», маловеров, испугавшихся трудностей партизанской борьбы.
Мой запрет и доказательства, что этого никак нельзя делать оказались бессильными, потому что там, где наш отряд проходил, никаких партизанских групп и отрядов действительно не было, а те, которые и намечались, все ушли за линию фронта (часть из них, как выяснилось, погибла).
26 июля 19 человек во главе с Березиным ушли на восток. Остались более честные и преданные патриоты нашей Родины. Это событие произвело тягостное впечатление на оставшихся. Однако народ духом не падал…
29 июля я подобрал из числа партизан четырех человек: Самусевича, Конушкина, его жену и Веру Хоружую, которая была инструктором Пинского обкома, с задачей — перейти линию фронта, связаться с ЦК КП(б) Белоруссии, доложить о поведении Березина и ряда других коммунистов (оставленных для организации партизанских отрядов), которые ушли с ним, и второе — завязать связь с нами по воздуху (самолетом). Для этого было подобрано место на карте — хутор Олупка — и назначены даты для связи. Вера Хоружая оставалась затем на Большой земле, поскольку была беременна, а Конушкин с Самусевичем должны были возвратиться с результатами выполнения ими моего задания.
Тем временем
