Семен Палий - Мушкетик Юрий Михайлович

— Скажи мне, зачем ты этим шляхом в Киев едешь? Из Львова есть прямой путь.

Тонкие брови гостя испуганно взметнулись вверх, лицо передернулось, однако он тут же постарался изобразить искреннее удивление.

— Из какого Львова? Я иду…

— Врешь! — поднялся Гусак. — Я тебя во Львове видел, только не в полотне, а в кармазине. Эта гуня не с твоих плеч.

«Селянин» вскочил, рванул ворот сорочки и хотел сунуть руку за пазуху, но его остановил Корней, указав пистолетом на скамью.

— Сядь сюда!

Проезжий постоял с минуту, потом все же сел, потянулся к миске и взял грушу. Абазин удивленно усмехнулся:

— Может, ты уже понапрасну груши переводишь? Брось прикидываться, — серьезно добавил он. — Рассказывай все начистоту.

Гость некоторое время ел молча, потом, не таясь более, достал из кармана платок, вытер рот и заговорил:

— Ты угадал, я из Львова иду, шляхтич бывший. Был кой-какой скарб, теперь его нет, — вернее, еще есть, но не будет, отберут, если уже не отобрали. Не так много там и отбирать. Ты во Львове не лазутчиком ли был? Впрочем, меня это меньше всего касается. Дед мой казаком был, батько по началу тоже, а в шляхту позже выбился. Веры я православной. Будто и все. Не собираюсь ничего таить.

— Ты еще не сказал, куда едешь, зачем переоделся, — сказал Абазин,

— Этого я и говорить не собираюсь. Знаю, что вы меня так не отпустите, сказать обо всем придется. И скажу, только не вам. Где-то здесь полковник Абазин живет, ведите к нему, — ему все поведаю.

— Я полковник Абазин, это мой хутор.

— Чем докажешь? Я Абазина никогда не встречал. Вижу: по рассказам ты вроде на него похож, только этого мало.

Абазин подошел к скрыне[23] и показал пернач.

— Веришь теперь?

— Верю. Я обещал рассказать только Абазину, ему одному.

— Они могут слушать, это мои люди. Говори!

— Еду и к Мазепе — искать правды и защиты у гетмана левобережного. Зовусь Данилой, Данила Братковский, был брацлавским подстолием. Нет жизни люду православному, веру нашу ляхи поганят. Он меня во Львове видел, это правда, я на сейм туда ездил. Хотел все миром уладить, православных шляхтичей собрал пятьдесят человек. Только что эти пятьдесят — капля в море! На сейме нас на смех подняли. А я дальше не могу терпеть, гляньте, что кругом делается: в Каменце православным запретили селиться, все должности в городах только униаты могут занимать. Униатские церкви от повинностей освободили… Все это я на сейме сказал, а сейм вместо помощи все Подолье от Киевской православной митрополии отделил. Протеста нашего никто не принял и ни в одну городскую книгу его не вписали. За правду еще и в кандалы хотели заковать. Довольно терпеть, пора всем за веру встать! Лыцаря нам крепкого нужно, вот почему я и еду к Мазепе. Он веры нашей, один он может помочь.

— Петрик тоже был веры православной, а татар на Украину водил, — заметил Абазин.

— Петрик — то дело совсем иное. Мазепе стоит только привести свои полки сюда, как запорожцы выступят, и тут люди поднимутся, — пусть только знак подаст. Я сам людей по Волыни разослал, там шляхтичи православные, оружно многие встанут.

— Они хоть и встанут, да нам с ними не по дороге. Небось и ты сидел тихо, пока, как сам говоришь, дело до скарба не дошло.

— Нет, со скарбом уже после началось.

— Пусть, но таких, как ты, немного найдется. Посполитым дела нет до того, что шляхта польская забирает в городах должности, а шляхте нашей, — Абазин подчеркнул «нашей», — мест не дают. К Мазепе тоже не советую ехать, зря только время терять.

— Не знаю, пан полковник, почему у тебя к гетману веры нет.

— Бросим про это говорить, поедешь — сам увидишь. Скажи лучше, не тобою ли книга писана «Свет по частям»?..

— «Свет, пересмотренный по частям».

— Да, точно, мне дьяк в Немиройе читать давал, потом обратно забрал. Очень хорошая книга, только не пойму, как тебя шляхтичи за нее не убили.

— Не успели, она недавно надрукована. Я еще хочу вам сказать: подольская, Волынская и киевская шляхта давно ждет удобного случая отменить казачество сеймовым указом, но, как вы знаете, до сих пор дело у них не выгорело. То Сапега сейм разогнал, то сами шляхтичи перегрызлись. А ныне указ непременно издадут, а после того пошлют войско реестровое или ополчение созовут. Не с Палия ли начнут?.. Теперь спасибо за хлеб-соль, мне пора.

— Может, ночевать останешься?

— Нет, поеду, до ночи еще далеко.

— Куда после Мазепы поедешь, если там ничего не добьешься?

— Добьюсь!

— А все-таки, если не добьешься?

— К Палию поеду.

— Оттуда надо бы и начинать, — сказал Корней Абазину, когда Братковский вышел за дверь. — Я тоже сегодня уеду.

— Что, дети дома плачут или жинку молодую оставил?

— Само собою, оставил, хоть и не свою… Я к тебе по делу. Семашко женится, вот я и приехал звать тебя на свадьбу. Всех скликаем. Погуляем так, как давно не гуляли. Даже к Мазепе Семен послал Цыганчука со свадебным платком.

— Он до сих пор верит в то, что Мазепа поможет нам?

— На Мазепу он никогда не надеялся, ты это знаешь. На Москву у него надежда, как и у всех нас.

— Я на свадьбу, Корней, не поеду: стар уже по свадьбам гулять. Съездим-ка лучше к Захарию. Негоже нам не свидеться с ним. Поговорим, тогда уж будем знать, ставить ли на нем крест.

— Ладно, поехали.

В тот же день они поехали к Искре. Поместье, в котором жил Искра, было богатое, с лесом, прудом и большим садом. Искра встретил их невесело. Он был под хмельком, а выпив с гостями, еще больше опьянел и стал жаловаться на свою долю. Окрестные польские шляхтичи были недовольны тем, что ему, Искре, пожаловали шляхетское звание, чуть ли не каждый день писали доносы, составили целую петицию новому королю; он, Искра, ясное дело, со своей стороны тоже пощипал их. Захарий говорил, что плюнет и на поместье и на шляхетское звание и вернется в свою старую тихую хатку. Абазин усердно поддакивал ему.

Потом Искра заснул. Корней уехал, а Абазин, дождавшись, пока Захарий проспится, завел с ним разговор снова, теперь уже с глазу на глаз. Он укорял Искру, посмеивался над ним, поддразнивал прелестями хуторской жизни, тишины и покоя. В конце концов он довел Искру до того, что Захарий решил немедля бросить надоевший маеток и возвратиться на старое место. Но Абазин отговорил его от спешки, посоветовал маеток продать. Мало, мол, на что могут сгодиться деньги, — полковая казна была не слишком богатой. Абазин уехал довольный тем, что вытащил товарища из ямы, в которую его так легко удалось заманить хитрому королю Казимиру.

Глава 17

ЗАПАДНЯ НЕ ЗАХЛОПНУЛАСЬ

Две недели гуляли свадьбу Семашки. По Фастову скакали верхами подвыпившие казаки, тонко выводили на возах дружки, дробно выстукивали коваными подборами пьяные гости, неся на плечах на Кадлубицу шинок вместе с шинкарем, который испуганно выглядывал из окна.

Женив Семашку, Палий, чтоб не стеснять молодых, построил себе новый просторный дом. Да и неудобно стало принимать послов и приезжих гостей в маленькой хатке. Казаки не раз говорили Семену:

— Раскидал бы ты, батько, свой шалаш и построил что-нибудь получше. Нам стыдно, что наш полковник в такой халупе живет.

Палий почти не жил в новом доме: как только выдавалось свободное время, шел в старый, где остался Семашко с молодой женой. Последнее время полковник ревниво следил за пасынком. Он побаивался, что Семашко после женитьбы прицепится к жениной юбке и охладеет к казацким делам. Полковник много занимался его воспитанием, старался привить ему честность, смелость, благородное чувство товарищества. Однако в своих советах и наставлениях не был назойлив. С каждым днем он все больше привязывался к Семашке и любовь к нему перенес и на Галю. Возвращаясь из поездок, всегда привозил то монисто, то дукачи, а то просто сладости. Когда Галя, звонко хлопая в ладоши, прыгала вокруг Палия, он старался казаться равнодушным, но выдавали прищуренные, сияющие счастьем глаза.