Семен Палий - Мушкетик Юрий Михайлович

Силы были неравны: Савва шаг за шагом отступал к бору. Перестроившись в полукруг, его казаки отбивались от наседающих сотен Искрицкого и Гладкого. Лес был уже недалеко, но держаться больше не хватало сил. Ярема собрал рассеявшийся по полю полк и ударил отряду Саввы во фланг. Началось бегство.

Тут из-за леса, откуда вышли Искрицкий с Яремой, галопом вынесся полк конницы. И бежавшие и преследовавшие придержали коней: кому подмога?

Скоро все ясно увидели, что это полк Килияна. Ярема и Искрицкий облегченно вздохнули.

Однако радость их была преждевременной. Полк Килияна с разгону врезался в их сотни. Увидев его, повернули своих коней и казаки Саввы. Бой разгорелся с новой силой.

Цвиль прискакал с полком Килияна. На сером в яблоках жеребце, ронявшем клочья пены, мчался Цвиль среди ржи, догоняя огромного писаря из полка Яремы. Колосья хлестали по ногам сотника, застревали в стременах и под ремнями подпруги. Поняв, что ему не уйти, писарь резко осадил и круто повернул коня. Жеребец Цвиля на всем скаку ударил гнедого писарского коня грудью, и оба взвились на дыбы. Воздух рассекли сабли. Цвиль почувствовал, что писарь держит в руках саблю не хуже, чем перо. После нескольких стремительных ударов сотник, чтоб закончить бой, откинул руку на весь размах, поднялся в стременах и изо всех сил ударил по поднятому для защиты клинку писаря. Сабля в руках сотника стала на диво легкой — она сломалась почти у самого эфеса. Но сабля писаря тоже упала наземь. Цвиль высвободил ноги из стремян и прыгнул гнедому на шею, крепко вцепившись в кармазиновый воротник дорогого писарева кунтуша. Падая, сотник успел вытащить кинжал и, едва коснувшись спиной земли, всадил его в грудь писаря. Он сбросил с себя убитого и вскочил на ноги.

Прикрыв глаза от солнца ладонью, он оглядел поле. Конь стоял невдалеке, ожидая хозяина. Цвиль шагнул к коню, но в это мгновение увидел, что прямо на него мчится Гладкий с несколькими казаками. Цвиль понял: до коня не добежать. Он кинулся к лесу, но едва успел сделать несколько шагов, как перед глазами промелькнула вся в пене конская морда и в лицо громыхнул пистольный выстрел. Цвиль рванулся вперед, словно пытаясь догнать убегающих врагов, и повалился в рожь. Падая, он схватился рукой за голову и прижал ко лбу налитой колос ржи.

Сотник так и остался лежать, прижимая ко лбу колос, по которому стекала кровь. Крупные капли падали на землю, окрашивая в красный цвет белые лепестки примятой полевой ромашки.

А высоко-высоко в небе заливался песней жаворонок.

Гладкий и Искрицкий с остатками разбитых полков встретили полк Тимофея Кутисского-Барабаша и хотели было снова повернуть с ним на Савву, но казаки Барабаша не собирались драться и все перешли к Палию.

Тогда Искрицкий и Ярема кинулись навстречу войскам региментария. По дороге их перехватил Зеленский. Искрицкому удалось уйти, а Ярему и несколько человек из старшины схватили и привели к Палию.

Их подвели к нему в ту самую минуту, когда Савва на растянутой между двух коней попоне привез тело Цвиля. Палий снял шапку, подошел к мертвому сотнику и поцеловал его в лоб. Потом повернулся к Зеленскому.

— Батько, я Ярему со старшиной привел, — сказал Зеленский.

— Вижу. Казнить всех!

— Нельзя, — откликнулся Проценко, который все время был возле Палия. — Именем гетмана запрещаю!

— Изменников карать запрещаешь?

— Они такие же казаки, как и все.

— Нет, не такие. Этих я караю за измену.

— Гетман меня прислал…

Палий махнул рукой и пошел к коню.

Легко вскочив в седло, Палий поехал к селу, у которого разбили свой лагерь утомленные боем казаки.

Региментарий прибыл в Коростышев после этих событий. Узнав о происшедшем, он не рискнул наступать, возвел вокруг своего лагеря высокий вал, расставил сплошной стеною возы и приготовился к бою. Палий расположился напротив и разослал по селам отряды, чтобы не допустить туда шляхту. Однако в этом не было необходимости: посполитые обходились своими силами, не пускали шляхтичей в села и редко прибегали к помощи казаков. Оба лагеря простояли так до первых заморозков. Цинский снялся первым и повел свое войско на зимние квартиры.

Глава 15

ЗАПОРОЖЦЫ

Чаривнык облизал пересохшие губы и положил перед собой новый лист бумаги. Потом нетерпеливо расстегнул ворот вышитой сорочки, с минуту подумал, тряхнул головой, словно стараясь отогнать усталость, и обмакнул перо в чернильницу. На бумагу ложились четкие ряды букв:

«Того же года божьего 1698 татары разрушили Ислам-Кермен. А гетман после сего приказал писать по всем полкам универсалы, дабы итти на басурман. В поход двинулись речным путем. Еще допрежь того наказал гетман по всем полкам строить чайки большие, а так как подобные мастера были только на Запорожье, то и призвали оттуда. Такие же суда строил государь на Руси, о чем гетману многократно доносили. Когда же государь узнал, что гетман строит байдары, то весьма тем был рад и доволен. Впереди нас выплыл Яков Лизогуб, а когда доплыли до Кизыкермена, нас встретил кошевой Яковенко с ватагой, которая прежде нас вышла. Гетман приказал быть всем в Кизыкермене и на Таванском, а еще приказал насыпать валы на Таванском и подкреплять стены. Наперво янычары показывались небольшим числом. А потом подошел хан с ордой и пешие янычары и орудия. Татары ударили на Таванск, в обход их не пустили. Тогда они встали в поле, а мы в крепостях, и не стало хлеба у нас, гетман оставил гарнизон в крепости, а сами мы поплыли вверх. Сзади нас плыл Яковенко с запорожцами. На выручку Таванска гетман послал несколько полтавских сотен и несколько сот стрельцов послал ближний князь Долгорукий. Татары делали подкопы и весьма немало время стреляли в крепость, да так ее и не взяли, только много трупов положили. А от крепостей тех нам нет никакой выгоды, кроме беды и разора, татары никогда по Днепру не плавают, а идут степью».

Пот катился по высокому лбу писца. Чаривнык поднялся, чтоб открыть окно, и отшатнулся, изумленный: возле него стоял гетман. Мазепа даже не шелохнулся и продолжал читать. Дочитав, перевел взгляд на Чаривныка:

— Это кто же тебе приказывал писать? Я или кто другой?

Чаривнык молчал.

— Смотри, умник нашелся, — вместо того чтоб делом заниматься, он глупости пишет.

«Дописался, — подумал Чаривнык, — теперь вся спина расписана будет. Хорошо, если только этим кончится».

Но Мазепа неожиданно переменил тон разговора:

— Никто не говорит, что летопись не нужно писать. Гиштория — великое дело. Мало, мало у нас ученых мужей, которые бы про долю родной земли трактаты складывали. Только писать тоже нужно с толком, знать, как писать. Это же внуки читать будут, нужно, чтоб уважали они своих дедов!.. Слушай-ка: я эти листы с собою возьму. С сего дня ты универсалов переписывать не будешь. У тебя хороший слог, станешь писать только летопись, а я буду сам следить и исправлять, если что не так.

Чаривнык попрежнему молчал.

Гетман вышел и через сени прошел в горницу. У окна, прислонившись к стене, стоял Горленко. Он услыхал шаги гетмана, посмотрел на него и показал в окно пальцем. На лице Горленко играла улыбка. Мазепа посмотрел и тоже усмехнулся.

Посреди двора широким кругом стояла челядь, а несколько мальчишек-казачков сводили козла и барана. Козел подогнул ноги, сбочился и застыл так, следя злыми упрямыми глазами за бараном, рыхлившим рогами землю. Мазепа не раз наблюдал эту забаву. Баран и козел были непримиримыми врагами. Побоища происходили почти ежедневно с переменным успехом.

Со двора слышались выкрики:

— Эге, шляхтич боится!

— Нет, почему же? То Ислам не наступает, потому что сказано — турок.

— Как бы не так! Турки вон и теперь на шляхту наскакивают, а те еле обороняются. Вот увидите: не я буду, если Ислам не свернет шляхтичу рога.

На этот раз «шляхтич» двинулся первый. Он поднял голову и стал медленно подходить к козлу. Тот продолжал стоять, словно но высеченный из камня. Баран кинулся на него, однако козел ловко отскочил в сторону, и баран пробежал далеко вперед. Остановившись, он повернулся и снова кинулся на Ислама.