Семен Палий - Мушкетик Юрий Михайлович

На острове тоскливо кричал сыч.

Поутру запорожцы выступили в поход. С островов выводили на Днепр спрятанные в камышах огромные чайки, о двух кормилах каждая: одно впереди, другое сзади. На чайках сидело по тридцать гребцов.

Перед отплытием кошевой приезжал к гетману, и они обменялись дарами. Приняв гетманские бархаты и меха, кошевой подарил ему десять лучших жеребцов — пять гнедых и пять вороных.

Но не довелось гетману поездить на этих жеребцах. Они ходили в табунах на правом берегу, и их надо было переправить в гетманщину. Поперек чайки, как это обычно делали, прикрепили длинную жердь, а к ней привязали коней, по пятеро с каждой стороны. И, как на грех, посреди Днепра жердь сломалась, чайка перевернулась, а лошади, привязанные слишком коротко, утонули в Днепре.

После этого Мазепа сидел на корме хмурый, даже избегал разговоров с Долгоруким. То ли гетману было жаль коней, то ли он догадался, что все это запорожцы учинили намеренно, желая разгневать его. Беспокоил Мазепу и Гордиенко, этот претендент на его булаву.

Мимо казацкого каравана проплывали обмелевшие берега Днепра с многочисленными песчаными перекатами. Запорожцы шли на небольшом расстоянии впереди. На третий день утром они неожиданно стали отдаляться. Мазепа приказал налечь на весла, но легкие чайки запорожцев с каждым взмахом весел оставляли гетманский караван все дальше и дальше сзади. Гордиенко с подзорной трубой в руке стоял у кормила последней чайки.

— Пане кошевой, — поднял голову один из гребцов, — оставили возле Кривой пересыпи кого-нибудь из запорожцев? Днепро обмелел, а казаки не знают, что там порог, он только чуть-чуть водой прикрытый.

— Остался один из Максимова куреня, — солгал Гордиенко.

Он видел, как суда Мазепы выплыли из-за поворота и меж стиснутых берегов стали приближаться к пересыпи. Все ближе и ближе. Вот первое судно. Еще секунда…

— Э, чорт бы тебя забрал! — плюнул в воду Гордиенко — как раз в этот момент чайки свернули вправо, и вместо голубой воды с пятнышками судов на ней в полукружье трубы закачались курчавые ветви прибрежного лозняка.

Глава 16

В ШЛЯХЕТСКИХ СЕТЯХ

Абазин с топором в руках прохаживался вокруг только что отремонтированной каморы, изредка ударяя обухом по бревнам, чтоб удостовериться, крепко ли держатся.

— Да брось ты там стучать, иди лучше под грушу и доплети кадушечку! — крикнула из сеней жена Абазина.

— Цыц, старая! — с шутливой строгостью крикнул Абазин. — Ишь, иродово племя, она мне еще указывать будет! Нет того, чтоб мужу воды подать или соку березового наточить — прохладиться. Нет, она его работой загонять готова, кадушечку ей доплети! — И уже серьезно добавил: — Правда, Одарко, вынеси соку.

— У меня руки грязные, полы мажу. Сейчас я Павлику скажу. Павлик, вынеси соку деду!

— Не деду, Павлик, а мне. Какой я у чорта дед?

— Опорка старая, гляньте, он еще не дед… А кто ж ты, скажешь, — парубок?

— Ой, гляди, доведешь ты меня, возьму да выгоню, а вместо тебя девку высватаю…

— Пан полковник, — крикнул от ворот всадник, не слезая с коня, — гостя принимайте, к вам Корней Кодацкий едет!

— Где он?

— В городе задержался. Он у Васюты, что шинок за базаром держит. Скоро тут будет.

— А ты куда едешь?

— Заскочу домой и опять в город. Я коня нашел доброго, а денег с собой не было.

— Одарко! — крикнул Абазин жене. — Приготовь чего-нибудь, к нам Корней едет.

Он еще некоторое время тесал бревно, потом загнал топор в колоду и вышел на улицу. Сел на обрубок, спрятанный в густой тени яблони, свесившей через тын свои ветви почти до самой земли. Не успел Абазин выкурить и люльки, как на высоком вороном коне к воротам подъехал Корней. Не замечая Абазина, Корней привязал коня, к крыльцу и пошел в хату. Абазин отвязал Корнеева коня, завел в хлев и, задав коню сена, тоже пошел в хату.

— Куда же он девался? — говорил Корней, выйдя с Одаркой на порог. — А, вон ты где…

Друзья крепко, словно стараясь побороть друг друга, обнялись, расцеловались.

Абазин пригласил Корнея в хату.

— Такая оковитая у нас есть, — хвалился он, — что аж дух забивает! Одна только моя жинка может такую пить.

— Пошли, попробуем твоей оковитой. Только коня надо завести.

— Какого коня?

— Как какого?

Корней посмотрел на улицу, затем перевел испуганный взгляд на Абазина:

— Я только что его привязал, Где ж он?

— Может, кто украл, у нас это часто случается. А-а, вон он, держи…

Корней обогнал Абазина и со всех ног кинулся на улицу. До калитки было далеко, и он с разгону прыгнул на тын. Но в это мгновение Абазин, громко смеясь, так дернул его назад, что Корней упал на землю.

— Мотню разорвешь… Ох, и побежал ты, так побежал, что тебе и коня не нужно… Я твоего коня в хлев поставил.

Корней поднялся с земли и, обиженный, пошел в хату.

— Вахлак чортов, что я тебе, мальчишка, что ли? — Но, дойдя до порога, сам от души рассмеялся.

Долго еще за столом все смеялись над этим происшествием.

После обеда Одарка поставила на стол миску с желтыми сочными грушами и небольшими, с виду зелеными, но очень вкусными яблоками. Ел их больше Абазин, который вообще любил вкусно поесть, как и всласть посмеяться при случае, а Корней только запивал обед сладким узваром.

— Хорошо, что ты приехал, — говорил Абазин, выбирая грушу, — а то остался я один, как перст. С тех пор как Искра уехал, только и работы, что с Одаркой ругаемся.

Одарка усмехнулась и вышла во двор.

— Расскажи все про Захария, я давно о нем ничего толком не слышал.

— Что там рассказывать? Заплыл Искра в наставленный на него вентерь. Подарил ему король именье, купить хочет Захария… А может, уже и купил.

— Ты был у него?

— И быть не хочу.

— Плохо, надо бы поехать. Не может он отказаться от старых друзей.

— Попробуй, поезжай и упроси какого-нибудь шляхтича отказаться от дворянства и скарба.

— Для чего мне туда ехать?

— Правда, смешно? Так и здесь. Если Захарий по началу не устоял, так теперь о том и думать нечего.

Абазин молчал, задумчиво посасывая грушу.

Вытирая об полу руку, в хату вошел Гусак, приехавший с Кодацким и задержавшийся в городе. Абазин повернулся к нему:

— Где ты ходил до сих пор? Садись к столу. Есть такая поговорка: «Тем, кто поздно приходит, — кости». Счастье твое, что мы мясного ничего не ели.

— Я не хочу, в городе пообедал.

— Хоть чарку выпей.

— Выпил там и чарку… Конечно, еще одна не повредит, только пусть она меня подождет. Я воды вынесу: какой-то проезжий просит коня напоить, а ведро оборвалось и в колодец упало.

— Казак, купец или посполитый?

— Кто его знает, на лбу не написано. Одет, как посполитый. Теперь не разберешь, только видно, что издалека едет.

Гусак взял в руки большую деревянную бадью.

— Проси его в хату, с дороги не мешает перекусить, кстати он нам, может, и расскажет что-нибудь. У человека с дальней дороги всегда какие-нибудь вести есть.

Гусак вышел, а друзья заговорили про урожай, про ярмарку в городе. Гость вошел вслед за Гусаком, скинул на пороге шапку, перекрестился на образа и поздоровался. Это был сухощавый человек лет тридцати пяти с тонкими прямыми чертами красивого лица. Абазин пригласил его к столу. Одарка подала еду, Корней налил ему и Гусаку по чарке.

— За здоровье ваше в горло наше, — перекинул Гусак чарку. Гость кивнул головой и выпил тоже. Гусак съел несколько ложек сметаны, вытер ладонью рот, налил себе еще чарку и закурил.

— Видно, издалека? — спросил Абазин.

— Издалека, — кивнул гость, продолжая есть.

— Куда бог несет?

— В Киев, к брату.

— Погостить на святки?

— Какие там гости… Надежда есть, что брат немного поможет, нищета одолела такая, что не дай бог никому.

Он кончил есть и полез в карман, но, спохватившись, вынул руку и вытер рот ладонью. Абазин пододвинул к нему груши и яблоки. Гусак сосал люльку и все время наблюдал за проезжими — от него не укрылся и последний жест гостя. Он никак не мог вспомнить, где его видел. Этот маленький шрам над белой бровью… нет, не он, тот был без усов. А может, он? Усы отрастить не такая мудрая штука. Гусак не вытерпел: