Заговор в начале эры - Чингиз Абдуллаев

Долгую трудно любовь пресечь внезапным разрывом,

Трудно, поистине так, — все же решись наконец,

В этом спасенье твое, решись, собери свою волю,

Одолевай свою страсть, хватит ли сил или нет.

Известия из Пренесте Цицерон и Катилина получили почти одновременно. Через несколько часов об этом знал почти весь город. Встревоженные римляне передавали новости друг другу, и к вечеру в Риме уже не было человека, не знавшего о неудачной попытке захвата крепости. Обрастая слухами и рассказами лжеочевидцев, несостоявшаяся попытка захвата Пренесте выглядела как побоище, в котором погибло несколько тысяч сражавшихся. Цицерон, прекрасно осведомленный, что катилинарии так и не решились на приступ, не опровергал диких домыслов римлян, стараясь еще больше разжечь общую панику в городе, которая объективно служила и его интересам.

Преконины и публичные крикуны, в обязанность которых входило объявление официальных новостей в городе, так и не появились в этот день на улицах и площадях Рима. Но если консулы проявили в эти дни непонятную забывчивость, то катилинарии, напротив, были излишне усердны.

В течение последующих нескольких дней заговорщиков можно было видеть почти во всех тавернах Рима. Они убеждали колеблющихся, подталкивали сомневающихся, вносили панику в ряды стойких приверженцев сенатской партии. Смутой воспользовались Клодий, Эгнатий и некоторые другие представители молодого поколения. В разное время почти в каждом квартале Рима вспыхивали драки, ссоры, потасовки, не обходившиеся без человеческих жертв. По городу поползли слухи о готовящемся участии в заговоре катилинариев, гладиаторов и рабов.

Римляне еще помнили невероятное по своему ожесточению и масштабам дерзкое восстание Спартака, переросшее в изнурительную войну. Эти слухи оказались последней каплей, переполнившей чашу терпения. Многие сенаторы стали вывозить из города свои семьи, вооружать многочисленные отряды вольноотпущенников для защиты своих домов и родных. Все чаще стали раздаваться голоса с требованием обуздать катилинариев, наказать зачинщиков беспорядков. Цицерон, почти не выходивший из дому, окружил себя стражей префекта Антистия, внимательно следя за развитием событий.

Наступили ноябрьские сезоны. Улицы и площади города, еще недавно столь многолюдные и шумные, внезапно притихли, словно в каменных глыбах домов и храмов исподволь накапливались те грозные силы, которые неизбежно должны были столкнуться.

За восемь дней до ноябрьских ид на улице Серповщиков, в доме сенатора Марка Леки, начали появляться наиболее известные катилинарии. Уже под вечер последним явился сам Катилина. Он прерывисто дышал, словно совершил тяжкий путь, обходя весь город. Сильно помятая тога и запыленные калцеи более всего говорили о его долгой дороге в Рим. Катилинарии встретили своего вождя мрачным молчанием.

— Мы все знаем, — начал, наконец, Лентул, осмелившийся нарушить столь тягостную тишину, — что произошло в Пренесте. Теперь нужно начинать не откладывая.

— Нужно убить Цицерона, — раздались крики заговорщиков.

Катилина молчал, сжимая огромные кулаки. При упоминании имени Цицерона его зловещая темно-синяя вена на лбу начала стремительно набухать.

— Смерть Цицерону! — громко закричал Цетег. — Я сам отрежу ему голову.

Хозяин дома, сенатор Марк Лека, сильно побледнев, дрожащим голосом предложил:

— Может быть, лучше подождать. Через два месяца истекает срок полномочий Цицерона.

— Через два месяца в Риме будет армия Гнея Помпея, — решительно возразил Лентул, — и тогда мы тем более не сможем ничего сделать. Клянусь Сатурном, божественным хранителем времени, мы должны начинать немедля. Иначе, когда сюда придут легионы Помпея, нам не поможет даже убийство этого болтуна Цицерона.

— Ты прав, — быстро согласился Катилина, — нам надо начинать. Нужно уже сегодня решить, кто из нас пойдет убивать Цицерона. — Все замолчали, глядя друг на друга. Убийство высшего должностного лица в Риме приравнивалось к святотатству или убийству народного трибуна. За это преступление в случае неудачи власти не пощадят никого.

— Я! — громко крикнул Цетег чуть дрогнувшим голосом.

— Я! — отозвался за ним Статилий.

Сенатор Лека растерянно переглянулся с трибуном Бестией. Умеренные катилинарии не решались заходить столь далеко.

— Нужны двое, — задумчиво проговорил Лентул, — если один из них не сможет, другой довершит его дело.

— Отберем сразу двоих — Цетега и Статилия, — предложил Катилина, — и еще несколько человек должны ждать на улице.

— После убийства Цицерона нужно сразу уходить, — напомнил Лентул. — Я, Габиний и Веттий отвечаем за городские кварталы. У Габиния есть списки сенаторов, которых нужно убрать в первую очередь. Поднимаем наших людей и на Форум, там нужно перебить легионеров Антистия и арестовать тех сенаторов, которых не оказалось дома.

— Я выезжаю в лагерь Манлия, — мрачно сказал Катилина, — и сразу же поведу людей на Рим. Манлий и Цепарий не смогут собрать большую армию, зажечь пламя народной войны. Мне нужно самому возглавить их лагерь. Если я попаду к Манлию, то, клянусь всеми фуриями, я сумею расшевелить этот сброд. Кроме того, к нам должны присоединиться еще несколько тысяч наших сторонников, ожидающих моего сигнала. Девять лет назад презренный раб Спартак начинал, имея несколько сотен гладиаторов. Я смогу начать в лагере Манлия, имея не менее пяти-семи тысяч человек.

— Одним из первых пунктов нашей программы мы объявим отмену долгов, — напомнил Лентул.

— В первую очередь, — согласился Катилина, — наделение каждого землей, отмена всех долгов, ограничение власти сената. Удалить оттуда всех этих болтунов — Катона, Катула, Агенобарба. Нужно заменить многих преторов и легатов. Если мы сумеем победить в Риме, то сумеем позднее победить и армию Помпея. Но для этого нам нужна собственная армия. Лагерь Манлия должен стать опорой этой новой армии.

Катилина продолжал говорить, не замечая, как менялось лицо одного из присутствующих. Сидевший на совещании в доме Леки Луций Веттий лихорадочно размышлял, каким образом быстрее сообщить Эвхаристу о готовящемся нападении.

Катилина и Лентул пригласили на это совещание только самых доверенных, самых испытанных. Но в число этих двух десятков людей вошел и доносчик Цицерона. Подозрительный Катилина не мог даже предположить, что все его планы и замыслы выдает этот немногословный плебей, запутавшийся в долгах. Веттий казался катилинариям еще более надежным человеком, оттого что давно уже запутался в долгах. Но это знал и Цицерон, уже уплативший все долги Веттия и исправно плативший ему новые тысячи сестерциев.

Но ни Цицерон, ни Веттий не знали одного — в их общей цепи предательства человек, связавший их, грек Эвхарист, давно уже исправно служил двум хозяевам, получая деньги от Цицерона и Цезаря. В политической игре невозможно предусмотреть все нюансы и ходы, и зачастую один прохвост работает на нескольких хозяев, а те, в свою очередь, продают его новость друг другу.

В доме сенатора Леки еще долго горели светильники, и проходивший мимо дома Цезарь сразу обратил на это внимание. В этот вечер он спешил к дому Семпронии, где уже столько дней томился несчастный Вибий. И если на одном конце Рима вспыхивали необузданные страсти заговорщиков, то на другом горела не менее безумная страсть влюбленного юноши.

Каждая ночь в доме любимой женщины была мучительным испытанием для него, ожидавшего сотворения чуда. Едва солнце скрывалось за громадами соседних домов, как он вновь и вновь погружался в сладостную дремоту, словно предвкушая тот счастливый миг, когда наконец он увидит у своего ложа хозяйку дома.

В его неустроенной жизни бывшего гладиатора было много случайных женщин, среди которых встречались и римские матроны более строгих нравов, чем Семпрония. Но влюбленному она казалась недоступной богиней, словно его страсть облагораживала необузданную натуру женщины.

Однажды ночью, забывшись в тревожном сне, он был разбужен громкими криками, разносившимися по всему дому. Оргия была в самом разгаре, когда он услышал низкий голос Катилины. Вибий вспомнил взгляд Семпронии, обращенный на грозного патриция в таверне Эвхариста, и почувствовал, как бешенство и гнев одновременно душат его. И хотя он ничего более не услышал, тем не менее Вибий пролежал всю ночь с открытыми глазами, словно ожидая услышать этот страшный голос. Но все было тщетно.

Лишь под утро, когда солнце осветило его угол, он забылся в тревожном сне. Цетег и Катилина, слившись в одного воина, каждый раз поражали его своим мечом, и он падал на землю, мучаясь от сознания своего бессилия. Кошмарный сон продолжался с ужасающей настойчивостью, и этот полу-Катилина — полу-Цетег каждый раз одерживал над ним победу.