Свет всему свету - Иван Сотников

— Сахнов, — крикнул он разведчику, — поди, сынок! Достань еще бинт. Вот так... а теперь ступай. Ступай, говорю...

Еще с минуту Сахнов смятенно глядел на раненого. Когда же он снова встал подле Зубца, тот молча взглянул ему в глаза. Сахнов покачал в ответ головой и, наклонившись к Семену, прошептал едва слышно:

— Кровь дюже хлещет.

Непонятная отрешенность вдруг освободила Фомича от боли. Его тело сделалось почему-то необычайно легким, почти невесомым. Он глядел на ласковое небо; оно казалось таким ясным и чистым, каким никогда не было раньше. Но едва он чуть повернулся туловищем, как боль резанула затяжелевшее тело. Дыхание сделалось прерывистым и хриплым. Легкое прохватило, что ли? Неужели конец?

Под яростным огнем разведчиков немцы откатились. Зубец горестно склонился над раненым. Лицо Фомича помертвело, под глазами появились синие круги.

— Гордей Фомич...

— Скажи Тарасу, Семен, не дошел, мол... Не судьба...

У Зубца выступили слезы. Он стирал их кулаком, не скрывая своего состояния. Дышать ему стало нечем. И у Сахнова перехватило горло, он зло стискивал автомат.

— Письмо, Семен, напиши... Старухе моей...

— Да что вы... — Зубец не договорил: голова умирающего сникла и обессиленно упала на грудь.

Немецкая атака усилилась. Семену вдруг обожгло правую руку, и она сразу же потеряла всякую силу. Перехватив ее бинтом, он продолжал стрелять левой.

Сахнов расстроился еще больше. Разве теперь сладить с немцами? Вынув пустой диск, он наклонился к нише. Почему пусто?

— Семен, патроны кончились! — прохрипел он, побледнев.

— Как кончились? — оторопел Зубец, тоже вынимая пустой диск.

— Нет ничего. Вот последний остался, на! — протянул Сахнов единственный патрон, обнаруженный в нише.

Они обшарили все. Действительно, кончились. Вот те и на! Хорошо, что спала атака. Но с минуты на минуту она возобновится. У Семена ныла рука, мутилось в голове. Что же делать? Он взглянул на убитого. «Что, Фомич? Ведь голыми руками возьмут». Растерянно повертел в пальцах последний патрон. Теперь он только для себя пригодится. Нет, для немца! Семен опять поглядел на Сахнова. Как блестят у него глаза!

— Тут сгинешь зараз, — обреченно промолвил Сахнов, словно стряхивая с себя напавшее оцепенение. — Я знаешь что... — мрачно поглядел он за бруствер, — не хочу помирать так. Ну их к черту!

Зубец поглядел на него страшными глазами. Чего он хочет, Сахнов?

— А что, погибать будем? — как бы ответил разведчик на взгляд товарища. — Ну нет, перехитрю!

Сахнов рывком выскочил из окопа и, подняв руки, во весь рост пошел в сторону немцев.

— Стой! — оторопев, вскрикнул Зубец. — Не смей, убью!

Сахнов, не оборачиваясь, шел к немцам. Вот прошел он десять шагов... еще десять... еще... Зубец навалился грудью на бруствер и прицелился. Шкуру спасать... Не уйдешь!.. Плавно спустил курок, и Сахнов заковылял левой ногой, продолжая идти с поднятыми руками. Зубец в отчаянии грохнул автомат оземь. Ушел. Нечем его сразить, предателя! А минуту спустя в отягощенное сознание вошел вдруг звук, от которого он даже поежился и инстинктивно сжался. «Шпррр... шрр...» «Это моя!» Мгновение — и мина разорвалась поблизости. Зубца отбросило взрывом, и в глазах у него потемнело.

Очнулся Зубец в лазарете. Открыл глаза и осмотрелся. Его поглотило сладостное ощущение. Жив все-таки. Жив, черт возьми! Но по мере того как вспоминались перипетии боя в горной теснине, все ощущения его меркли от боли пережитого. Он беспокойно заметался на подушке и тут же затих, закрыв глаза. А отягощенная болью память торопливо восстанавливала картину за картиной. Фомич. Уссурийская медведица. Тайга с тигром. И всюду Фомич — душа-человек. Потом волки. Охотник на дереве. И наконец, Сахнов, с поднятыми руками уходящий к немцам. Семен даже скрипнул зубами. Сахнов! Он, Зубец, никогда не любил его. Прокисший мальчишка. А тот жил рядом, среди его друзей и товарищей. Они вместе пили и ели, бились на стольких рубежах. Как же и когда он задумал измену? И как проглядели? Нет, виновны все, и от этого не уйти. Зачем же сожалеть теперь, убиваться, если поправить ничего нельзя? И как нужно знать человека, чтобы верно понимать его, вовремя помочь, предостеречь? Почему он, Зубец, никогда не думал об этом?

Нет, глаз открывать еще не хотелось. Честь, долг?.. Да разве он свято исполнял свой долг? Нет и нет! Эх, Семен, Семен, бездумная твоя голова! Разве можно жить не думая? Знаю, ты не хотел этого, а получилось. И не потому ли ты часто попадал в беду, что постоянно надеялся на авось. Авось обойдется. Авось пройдет. Нет, больше этого не будет. Не будет!

Душа его обрела решимость, но покоя в ней не было. События давили на нее стопудовым грузом, и сознание вины в неудачах еще мешало ясно понимать случившееся. Пытаясь стряхнуть с себя эти назойливые воспоминания, он опять заметался на подушке.

— Зубец, очнулся, дорогой? — донесся до него голос сестры.

Ему еще не хотелось отвечать, разговаривать, но он не мог и притворяться. Открыв глаза, он посмотрел на сестру.

— Как себя чувствуешь? Что болит? — не скрывая радостного участия, поправляла она подушку, одеяло.

— Пить!..

И пил жадно, большими глотками.

— Постой, я врача позову...

Вечером его навестил Максим. Долго сидел молча, взяв Семена за руку.

— Ну что там? — не утерпел Зубец.

— Известно что — у всех душа изболелась. Обнять велели, руки пожать. Их есть чем обрадовать. Врач говорит, никакой опасности.

Семен поглядел на Максима, и его будто обдало жаром. Вдруг нахлынувшее тепло как бы расслабило все тело, и на его глазах выступили слезы.

— Схоронили Фомича? — с трудом выдавил он.

— Как же, схоронили. Будто кусок сердца отрезали.

— Не надо, не рассказывай, — попросил Зубец.

Опять помолчали.

— Крепись, друг, все будет хорошо. Из полка тебя не выпустим.

— А где схоронили? — тихо спросил Семен.

— Обоих у дороги, ограду сделали, обелиск. Даже цветы высадили.

— Кого обоих?

Максим прикусил губу. Проговорился. К чему было огорчать раненого? Но отступать поздно.

— Кого — Амосова и Сахнова.

Зубец даже привскочил с подушки:

— Как, героя и предателя рядом?

— Какой же он тебе предатель, с чего ты?

— Сам видел, сам знаю. Поднял руки пошел к немцам. Его нельзя оставлять с Амосовым.

— Постой, постой, тут что-то не так, — запротестовал Якорев.

Но подошел врач и потребовал, чтобы Максим удалился: раненому вредно волнение.

— Доктор, дорогой, еще одну минутку, — возмолился Зубец, — не то умру я. Одну минутку.

Врач беспомощно развел руками.

— Говори, Максим, говори же, как было.

— Послал я Глеба на подмогу к вам, он вас и вызволил обоих.

— Да ты о Сахнове говори!

— Ты оглушен был, без памяти, а раненый Сахнов тащил тебя на плащ-палатке. Метров пятьсот протащил.

— Меня тащил Сахнов?

— Конечно, тебя, Зубчик, кого же еще?

— Ничего не понимаю.

— А тут все ясно: притворился он, будто сдается. Добрался до первых убитых немцев и из их автоматов отбился. Я сам не верил, а смотри, какой геройский парень.

— А дальше?..

— А дальше опять немцы, перестрелка. Ну и добили они Сахнова.

— Вот оно что! — протянул Зубец, и на лице его смешались два чувства: радостного изумления и тягостный горечи за смерть товарища.

Достав платок, Максим вытер ему лоб и губы, на которых выступили крупные капли пота.

— Ладно, ступай, Максим, а то врач пускать не станет. Только прошу, приди завтра.

В душе Семена все еще царило смятение. Вот он какой, Сахнов! А он, Зубец, считал его последним человеком, кислушей, черстводушным парнем, который никогда и никому не поможет. Как же он теперь виноват перед Сахновым и как обязан ему!..

На следующий день Семен несколько успокоился и обрел решимость, которой ему так недоставало вчера. Не откладывая задуманного, он попросил Максима взять бумагу и стал диктовать письмо родителям Сахнова.

«Дорогие мои! Горько и больно писать вам, а не писать нельзя. Смертью героя погиб ваш сын Семен Сахнов, погиб, свято исполняя воинский долг. Большое мужество и отвагу проявил он в бою». — И Зубец подробно описал все то, что произошло с их сыном. А чтоб утешить родителей, в конце письма написал:

«Я страшно горюю вместе с вами, дорогие мои, и прошу об одном — мужайтесь и крепитесь! Знаю, как тяжко и больно вам, но что делать.

Знайте, все друзья и товарищи вашего сына-героя сочувствуют вам.

Если выживу, я постараюсь быть вам родным сыном, чтоб хоть немного облегчить ваше горе. Знаю, Семена я не заменю. Но вы можете рассчитывать на мою заботу, на помощь и поддержку. Верьте, есть на фронте Семен Зубец, который с радостью станет вашим сыном».

— А ну перечитай, — попросил он Максима.

Якорев перечитал.

— Ладно, поправлюсь, еще напишу, — сказал Семен. — Дай подпишусь.

Потом он продиктовал письмо и жене Амосова.