Да, я там работал: Записки офицера КГБ - Е. Григ

В дни, когда я читал эти тома, Роберт Т. числился в списках советологов в 5-м Управлении чуть ли не фигурой номер один. Он был автором нескольких серьезных (и, разумеется, неприятных для нас) книг, какое-то время работал в «РЭНД корпорейшн», которая нам тоже сахаром не казалась, словом, клейма ставить негде, и точка.

Тут я совсем приуныл. Запахло таким паленым, что вот-вот могло запахнуть и горелым — через такие каналы книга «Доцента» уже сто раз могла уйти за рубеж, возможно, даже вчера или позавчера, то есть когда уже имелась и голова, которую можно отвертеть за недосмотр. Я забегал по коридорам «Дома», как сеттер, потерявший след.

Было необходимо придумать нечто, позволившее бы одним махом перехватить злосчастную книгу «Доцента», повязать на ней всех, кто имел отношение к плану передачи ее в США, и быстро вернуться к работе на своем основном участке.

План, родившийся в моей разгоряченной голове, был энергичным, неординарным и в какой-то степени кинематографичным. Он сразу понравился Лебедеву и даже, кажется, Гостеву.

…Я, одетый, обутый и подстриженный под молодого американца, болтаюсь несколько дней в Москве по дороге, скажем, из ФРГ в Финляндию. Ну, понятно, документы, атрибутика, автомобиль и прочее. Я — сын богатых родителей, плейбой, везде завожу знакомства и через «С», а то и самостоятельно выхожу на архитекторшу или ее дочь. «Леди, как проехать туда-то? А вам не в ту сторону? Могу подвезти, а вы мне покажете дорогу» и т. д., и т. п. Выманиваю рукопись и с шиком «уезжаю» в Финляндию, а оттуда в США… Через неделю к «Доценту» ли, к архитекторше ли приходят мои коллеги и рассказывают, что на таком-то километре Минского шоссе разбился вдребезги американец такой-то. В его багаже нашли рукопись, спрятанную в… ну, не знаю, где, а из его записок следует, что рукопись он получил от таких-то и принадлежит она перу такого-то. Как говорится, пройдемте…

Сейчас все это выглядит невероятно глупо, но тогда казалось весьма возможным. Началась проработка деталей. Я проторчал день в ГАИ и добыл несколько фотографий изуродованных «мерседесов». Через связи ВГУ в УПДК были добыты немецкие овальные номерные знаки, которые выдавались в ФРГ иностранцам, купившим машины для вывоза. «Вставить» эти номера в фотографии разбитых мерседесов для наших спецов было раз плюнуть.

Проделана была вся подготовительная работа, доложено нескольким начальникам и одобрено ими, но на Бобкове все остановилось.

От него Лебедев пришел печальный (тоже увлекся моими выдумками) и повторил то, что мы слышали от Ф. Д. много раз: через дела надо видеть процессы, имеющие место в обществе. А в деле «Доцента» никаких процессов пока не видно… Надо копать глубже… Кроме того, сейчас мне кажется, что Ф. Д. сразу понял опереточность наших замыслов и, наверное, немало поусмехался на мой счет.

Все другие спецслужбы, кроме советской и ее бывших сателлитов, разговоров на тему о близости к народу никогда не вели и не ведут. Мы же и наши «друзья» из соцстран — так их называли на опержаргоне, орали об этой «близости» изо всех сил.

На самом деле — это страшная чепуха. Нет более удаленных от народа учреждений, чем спецслужбы — самые структурированные из существующих структур. Единственная причина утверждать, что мы были близки к народу, — та, что «заботами» ЧК — НКВД — НКГБ — МГБ — КГБ было охвачено большее количество граждан собственной страны, чем где бы то ни было.

Г. Х. Попов, комментируя как-то конфликт Калугина с президентом и руководством КГБ, раздраженно заметил: «Ну что все так заступаются за него? Человек всю жизнь шпионил против американского народа…» Это ошибка, иллюстрирующая полное непонимание задач и целей спецслужб даже достаточно грамотными людьми.

Спецслужбы «шпионят» не за народами. Их собственным и зарубежным народам на них сильно наплевать (народы никогда не знают, сколько денег вынимается из их карманов на существование этих самых служб).

Эти службы создаются и финансируются правительствами, и деятельность их направлена не против народов, а против других правительств, а также политических, военных, научных учреждений, иногда частных, принадлежащих «народу».

Если и говорить о близости спецслужб и народов, то только как о близости оперативных работников и их агентов.

В то время в «Доме» было пять или шесть столовых; две из них, говорили, в помещении бывшей внутренней тюрьмы, несколько буфетов для рядового состава и сколько-то «залов» для руководящего. В столовых «для всех» еда была вполне сносная, стоила она столько же, сколько и в городе, но все было почище и покрасивее. Чуть не вплоть до указа, Ранившего Каждого Русского Человека, продавали пиво.

Обедать было интересно: в кучу сбивались оперы из разных управлений, пограничники, разведчики — все помещались в одном здании. В столовых знакомились, обсуждали дела, которые там можно было обсуждать. Случай, из-за которого вспомнились столовые, врезался в память. Сотрудник нашего управления, офицер уже в годах, рассказывал соседям по столу об отпуске, который провел у родителей то ли на Смоленщине, то ли близ Рязани. Он с горечью говорил о нищете заброшенной деревеньки, почти первобытном ее состоянии. Там он родился, это была его родина.

А за соседним столом сидел молодой, но уже подававший большие надежды подлец из парткома КГБ — энергичная прилизанная тварь. Он не только подслушал разговор, но и взял под наблюдение рассказчика. Внутри здания тот, естественно, не проверялся… Установив номер комнаты, в которой работал отпускник, нетрудно было узнать и его фамилию. Хорек помчался то ли в партком, то ли к руководству с сообщением о «тенденциозных, искажающих нашу советскую действительность» высказываниях.

Хотя отпускник был офицером неплохим, отменно крепким физически, он был тихо, без собраний и выговоров, отправлен на пенсию — благо она была почти полностью выработана…

А столовые, как и столовые по всей стране, становились все хуже и все дороже. Очередной умник из команды г-на Бакатина додумался как-то привести в здание аж съемочную группу какой-то американской телекомпании, и американцы попросились пообедать в столовой для рядового состава. Очень, говорят, были разочарованы…

Тянулись месяцы, а по делу «Доцента» не удавалось получить ничего нового. И дома у него мы с Игорем П. побывали без ведома хозяина, и квартира была снабжена удобствами, о которых хозяин не догадывался, а толку чуть.

Крепкий, сухощавый мужчина лет за сорок, Доцент бегал трусцой, почитывал разнообразную литературу, пару раз в месяц навещал институт, где «работал», лениво пописывал плановые статьи, ухаживал за знакомыми дамами — и только.

А где же рукопись, призванная разрушить устои советской философии? Где коварные попытки передать ее за рубеж? Ничего не было ни слышно, ни видно. Ну встречался с коллегами, ну болтали на кухне о том, о чем болтали на кухнях в Москве (и не только в Москве) все (и мы в том числе), но ведь никаких призывов к свержению власти, никаких действий кроме болтовни не было… Называли Брежнева «Монголом», рассказывали про него анекдоты, «Доцент» создавал мини-теории. Например, «теория закручивания гаек»: при Хрущеве принялись было откручивать гайки, но давно забыли, как это делается, и откручивали через одну. Потом при «Монголе» решили затянуть их опять, но затягивали уже все подряд. Ужас, какая крамола.

К этому времени у меня уже и человек надежный был в окружении «Доцента», обложили «врага» со всех сторон — а прицепиться к чему-либо даже при очень сильном желании было невозможно.

Начальство нервничало: перспектива передачи не существовавшей рукописи за рубеж все еще маячила на горизонте и успокоения не обещала. Истекали сроки ведения дела — а они существуют для каждого вида разработки, нужно было сворачивать все и сбрасывать дело в архив, либо активизировать изучение, но уже после получения санкции на продление, идти за которой к высокому начальству не хотелось.

Попали как-то под горячую руку «Палкину», дело дошло до ссоры между ним и Лебедевым, которого он упрекал в вялом руководстве разработкой. Гостев попытался быть между ними чем-то вроде бампера, но безуспешно. От меня все требовали активизации того, что нельзя было активизировать.

Тут еще мои подопечные принялись обсуждать в квартире «Доцента» какие-то подземные сооружения в районе Комсомольского проспекта (а магнитофонные катушки все крутились), и оказалось, что эти сооружения действительно существовали… Ну кто вас за язык-то тянет? Эх, одно слово — философы…

Потом выяснилось, что дома Доцент почитывает самиздат, и даже довольно острые (в 5-м Управлении их называли «злые») вещи. Опять же — дома. Однако размножением и распространением самиздата не занимается, читки для молодежи и рабочих не устраивает, почитывает себе — и все.