Головы профессора Уайта. Невероятная история нейрохирурга, который пытался пересадить человеческую голову - Брэнди Скиллаче
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Павел VI понимал, что поставлено на карту: решение, где начинается и заканчивается жизнь, возымеет самые широкие последствия. Он согласился с Уайтом, что католическая церковь должна предложить свой «светоч» ученым, приблизившимся к порогу, за которым начинаются «глубокие вопросы, выходящие за пределы чисто научного знания»[306]. Однако понтифик не дал Уайту того, на что тот особенно надеялся: Святой престол не примет решения, когда именно происходит смерть, – то есть не благословит ни концепцию смерти мозга, ни практику изъятия органов из тел, в которых еще бьется сердце. Папа передал миссию констатации смерти врачам, таким образом исключив церковь из возможных прений[307]. Уайт поблагодарил его святейшество за ободряющие слова, но покидал Рим с огорчением и разочарованием. Если бы папа римский – а в глазах Уайта он был главой всего христианского мира – ясно высказался в том смысле, что смерть мозга и есть настоящая смерть, это стало бы этическим основанием и моральной опорой для трансплантологии. Кроме прочего, Павел VI имел вес в международной политике: к его словам прислушивались во всех странах, где действовали институты католической церкви. Более того, он был единственным понтификом, выступавшим в ООН (папа произнес речь, в которой требовал поддерживать мир в эпоху холодной войны). Работа Уайта, как и любого ученого, зависит от финансирования, а финансирование, как к этому ни относись, зависит от общественного мнения. Но теперь бремя доказательства в вопросе о смерти мозга вновь ложилось на Уайта и его коллег. «Папа, можно сказать, снова посадил обезьяну на шею врачу», – посетовал Уайт[308]. И это нужно было понимать довольно буквально.
За несколько лет, последовавших за поездкой в Ватикан, Уайт пересадил головы еще четырем обезьянам. Подопытные животные прожили в заново сшитых телах от 6 до 36 часов. Обычно причиной смерти становились осложнения после операции (например, понижение кровяного давления), хотя в итоге отторжение организмом чужой головы тоже было неизбежно. После гибели каждого животного Уайт препарировал его мозг, делал тонкие срезы и исследовал на предмет аномалий. Однако никаких отклонений не обнаруживалось: ткань оставалась здоровой, несмотря на необычную судьбу головы, отделенной от организма[309]. Уайт даже усовершенствовал протокол операции и стал сохранять чуть больше ствола – ту часть «рептильного мозга», что отвечает за дыхание, – так что обезьянам больше не нужна была искусственная вентиляция легких. Впрочем, дальше этого доктор продвинуться не мог. Последний успешно прооперированный макак прожил девять дней: он мог самостоятельно дышать, получал в пищу толченый виноград и кусочки льда, а погиб в результате отторжения тканей[310]. Иммунодепрессанты могли бы существенно продлить жизнь обезьян после операции, но смысла в экспериментах не было – похоже, до клинического применения операции еще далеко. Незачем экспериментировать, пока Уайт не получит гарантий, что может выполнить эту операцию на людях.
Эйфория от той первой успешной пересадки головы не улетучилась – наоборот, подогревала новую миссию. Уайт не сумел (или пока не сумел) убедить папу римского содействовать этой миссии, но теперь ему нужно общественное одобрение, чтобы продолжать революционное начинание. Одно дело – гранты на изучение мозга приматов, и совсем иное – получить финансирование на клиническое применение операции, способной перевернуть наши самые глубинные представления о жизни, смерти, разуме и организме. Уайт должен убедительно доказать, что результаты его опытов с приматами можно внедрить во врачебную практику для спасения человеческих жизней. Метод краниоцеребральной гипотермии, позволяющий пациенту пережить длительную ишемию (недостаток кровоснабжения), к тому времени уже обкатывался в клинической нейрохирургии[311]. А опыты по гипотермической перфузии, с помощью которой Уайт сохранял функции головного мозга приматов при остановке кровоснабжения, доказав, что при обширных инфарктах можно избежать отмирания мозговых тканей, вскоре станут стандартной процедурой[312]. Ему нужно продемонстрировать то же самое с пересадкой головы.
Уайт скоро вновь отправится в Италию – на международную конференцию по пересадке органов. Он подумывал и о Токийской конференции, но следующее приглашение, которое получит доктор, будет касаться отнюдь не международного признания. Оно придет в виде вполне невинного письма от женщины по имени Кэтрин Робертс, генетика и активной зоозащитницы, и заставит Уайта вновь обратиться к проблемам этики… и расовому вопросу. Он мог бы не отзываться на приглашение, но это шанс обратиться напрямую к обществу: Робертс хотела дискутировать с Уайтом на страницах The American Scholar, издания, которое освещает вопросы науки, искусства, политики и общественной жизни для широкой аудитории. Это первая возможность прямо ответить критикам его этической позиции – чего он не мог сделать в случае с Орианой Фаллачи. Ее статья привлекла к Уайту внимание общественных деятелей, таких как Робертс, но Фаллачи не оставила ему возможности ответить. А предстоящая дискуссия станет лакмусовой бумажкой: на что способны зоозащитники и смогут ли они помешать Уайту склонить на свою сторону симпатии людей, уже озабоченных тем, что ученые-экспериментаторы в своей непомерной гордыне не ведают никаких ограничений.
Доктор мясник вступает в спор
Доктор Робертс, генетик и микробиолог (и коренная калифорнийка), незадолго до того опубликовала книгу под названием «Научная совесть»: это был сборник эссе, объединенных общей темой дегуманизации науки. Две главы книги посвящались опытам над животными: автор считала эту практику неоправданной и собиралась поговорить с Уайтом именно об этом. Уайта она выбрала по нескольким причинам, которые и перечислила во вступительном слове к дискуссии (задуманной как обмен письмами, публикуемыми из номера в номер в журнале The American Scholar). Так, она заявила, будто Уайт на самом деле не верит, что человеческий мозг можно пересадить, но все равно продолжает свои кровавые и бессмысленные опыты на обезьянах – «…в убеждении, что его штудии неизбежно приведут к выдающимся достижениям в биологии»[313]. Но была и другая причина: Робертс считала Уайта в каком-то смысле лицемером. Как бы ни распространялся он о своей вере или о высокой морали, Робертс не сомневалась, что Уайт работает без «одухотворенной и просвещенной совести»[314]. Его деятельность аморальна, он не ведает разницы между добром и злом: «С каким бы высшим авторитетом он ни сверял свои поступки, это точно не христианство», – уверяла она[315].
Так она и написала Роберту Уайту, который только что вернулся из Рима, где его принимал сам папа римский. И это было лишь начало ее аргументации. В конце концов, Робертс была не просто журналисткой: сама ученый, она выступала против опытов с животными как с этической, так