Очертя голову - Маргарита Ардо

за Красиковым. Ощущение сюрреализма, неправильности происходящего звенело в висках. Я чувствовала себя, словно Анна Каренина, бегущая вслед за паровозом, который объехал её, распластанную на путях, прихватив сумку с документами.

Я выскочила за Пашей из дверей аэропорта в промозглую облачность улицы. Окатило холодом. Я поёжилась и обхватила себя руками. Паша сбавил шаг, стянул с себя на ходу куртку. Затем обернулся и с начальственным видом накинул мне на плечи свою ветровку.

— Ну вот и куда ты без меня, Соня? Ни шагу вперёд продумать не в состоянии, — усмехнулся он.

— А… э…

Паша зашагал дальше. Я нахмурилась и вскипела. Да, с ветровкой было теплее, и коленки покрылись мурашками от холода, но это ещё ничего не значит!

— Стой, Красиков!

Он прибавил шагу. Я пустилась бегом за ним.

— Отдай мои вещи! Я полицию позову!

Паша пожал плечами и открыл багажник своей машины, которую уже успел подогнать со стоянки. Я подскочила и воскликнула:

— Паша, разве ты не понимаешь, что я тебя не люблю?!

Он распрямился и посмотрел на меня серьёзно. Поджал губы, словно собирался отчитать за неправильный отчёт, но сдержался и сказал только:

— Это пройдёт.

— Такое не проходит, Паша! — хлопнула ресницами я. — Это или есть, или нет. Прости, но я не могу быть с тобой! Я не люблю тебя!

Пауза была заглушена рёвом взлетающего самолёта.

— Но ведь любила, — прищурившись, ответил Красиков.

А я растерялась ещё больше. Любила? В голове начался хаос, в груди воцарилось смятение. Теперь кажется, что не любила… Я уважала его, была благодарна, испытывала тепло и приязнь. Это было ощущение защиты, каменной стены вокруг от тех, кто хотел мне причинить вред и не позволить жить… Но Франция, словно лакмусовая бумажка, проявила все его негативные стороны, сделала выпуклыми, яркими. И я ощутила себя пленницей, а не защищённой даже не знаю почему…. Может, потому, что рядом были настоящие друзья и на фоне их любви всплыла реальность? Или… — в моём горле вновь образовался ком, — благодаря Луке? Только ведь он… не настоящий… А если он не настоящий, то я не знаю, на что теперь опереться…

Внутри меня что-то сломалось. От осознания этой внезапной пустоты под ногами я так оторопела, что мои глаза наполнились слезами, а по телу пробежала крупная дрожь. В коленях растеклась слабость. Мне стало не хватать воздуха. Нет, его было в достатке в подмосковной прохладе, но вдохнуть не получалось. Словно в этом не было смысла…

— Ну-ну-ну, — проговорил Паша примирительно, приобнял меня, окоченевшую и задыхающуюся, и усадил в машину. Похлопал мои холодные руки большой горячей ладонью и сказал. — Дыши ртом. Всё пройдёт.

Потом встал и сел за руль. И за окнами понеслись вдаль чужие, грустные берёзы. Минут через пять я, наконец, начала дышать более свободно и спросила хрипло.

— Зачем ты делаешь это, Паша?

Он взглянул в зеркало заднего вида и ответил чуть погодя:

— Затем, что мы идеально подходим друг другу. Ты мне. А, значит, и я тебе.

Глава 27

По маминому лицу я сразу поняла: Паша всё рассказал ей по телефону, причём как-то по-своему. А у меня в ушах ещё стояли его «железобетонные» доводы:

— Ты идеально мне подходишь. А всё это… — он пренебрежительно махнул рукой в сторону Шереметьево, — ерунда! Ты просто слишком молода, но я это понимаю.

Кажется, он упивался широтой своей души.

— Красиков, а ничего, что у тебя была другая женщина на яхте? — стиснула зубы я.

— Причины я тебе уже пояснил. Не вижу смысла повторяться. Она для меня ничего не значит, толком ничего не было — флирт, пара танцев! И не тебе меня винить…

Я чуть не задохнулась снова.

Паша замедлил ход, поглядывая в зеркало заднего вида на меня.

— Вот! О чём я и говорю! Ты слишком молода, девочка совсем. Тобой легко манипулировать, но я никому этого не позволю делать!

— Кроме себя?

Мы встряли в пробку на съезде с кольца, и Паша развернулся ко мне.

— Я имею право.

— Какое?

— Право твоего жениха. Ты сама дала согласие.

— Паша, прекрати, пожалуйста, это напоминают какую-то нелепую игру в слова! Мне просто надо поговорить с мамой, и всё! — сорвалась на крик я.

Он посмотрел на меня с прищуром.

— Знаешь, правильно ещё совсем недавно существовал домострой. Женщины слишком эмоциональны, даже хорошо воспитанные, как ты. Вам нужен контроль.

— Паша, на дворе двадцать первый век!

— И что? — скептически фыркнул он. — Все разводятся, вокруг разврат и распущенность. Раньше жён выбирали по качествам, очень было правильно. Женитьба была делом не менее важным, чем покупка имения. Всё чинно, без страстей и дурости. Причём в самом высшем свете, куда и я планирую попасть. И чтобы не было вопросов, давай начистоту, Соня: я долго присматривался к тебе и понял, что ты полностью соответствуешь моим запросам: образованная, здоровая, привлекательная, прекрасно готовишь, умеешь себя вести, скромна, не болтлива, трудолюбива.

«Как племенная лошадь», — подумалось мне.

— Я же могу удовлетворить твои требования, — важно продолжал Паша. — Ведь что такое семья? Нормальная семья — это договорные отношения! И именно это мы можем дать друг другу. Я тебе — защиту, надёжность, стабильность, ты мне — здоровых детей, дом, уют.

Красиков посмотрел на меня, ожидая восторженного согласия, словно только что бриллиантами осыпал. Я покраснела от нелепости.

От человеческой твердолобости мне всегда становится неловко. И от неуклюжей бестактности, которую выдают за истину. От глупости и бесчувственности, продаваемой под этикеткой «жизненная мудрость» вообще хочется тихо, по стеночке выйти в другую комнату и притвориться, что меня тут не было.

Но ведь я была! В душе было больно, словно недействующие функции включились, не работающие ранее. Осветили туманное болото, и то, что казалось уютной прогалиной, оказалось лужей. И как я могла не видеть всего этого?!

От себя мне тоже стало неловко.

— Ладно, — добавил Паша, — если тебя не