Запретная. Моя - Элла Александровна Савицкая

куртку и вперёд. В приёмный покой на срочную операцию.

Хватаю куртку. Телефон в карман. Иду за ними как на заклание.

Поездка в скорой – словно в тоннеле. Мама лежит рядом, вся белая, глаза прикрыты. Я не отрываю от неё взгляда. Слышу гул сирены, но будто через подушку.

Все происходит так быстро, что я не успеваю реагировать.

В больнице нас встречают, забирают маму на каталке. Я мчусь за ними до самого конца коридора, но перед дверьми в операционную меня останавливают.

– Дальше нельзя. Жди здесь.

Остаюсь стоять, как вкопанный. Облокачиваюсь на холодную стену и сжимаю кулаки до боли. Сердце стучит с таким усердием, будто сейчас отрубится. А ему нельзя. Мне нельзя. Я матери нужен.

Нажав кулаками на глаза, давлю рвущийся наружу вой.

Какой—то гребанный пиздец. Непроходящая адская полоса в жизни, которую я не пересекаю, а иду по ней вдоль. И сколько еще идти, один Бог знает.

Если он есть вообще, этот Бог. Раньше я верил, а потом перестал. Потому что надеяться приходится только на себя. Ни помощи, ни надежды. Ни хрена от других не приходит.

Сколько я сижу на стуле в коридоре, не знаю. Ощущение, будто прошла вечность. А это подвешенное состояние как медленная мучительная смерть.

Вытягивает из меня нервы один за другим. Встаю, не в состоянии просто сидеть сложа руки. Еще и отцу никак дозвониться не могу.

Где его носит вообще?

От ярости и безысходности впечатываю кулак в стену. Зажмуриваюсь и вцепляюсь пальцами в волосы.

Ааааа.

– Я так понимаю, это ты приехал со Шмелевой?

Из внутреннего болота выныриваю резко.

Оборачиваюсь и напарываться на врача. Передо мной стоит уставший мужик в помятой шапке и со следами крови на рукавах.

– Я, – срываюсь к нему.

По лицу пытаюсь угадать, что он мне скажет и к чему готовиться. Сердечный мотор работает на всю катушку.

– Ну тихо—тихо. – тормозит он меня. – я так понимаю ты сын?

– Да.

– В общем, слушай внимательно. Мы провели экстренную операцию. У твоей матери прободение дивертикула. На простом языке – в кишечнике образовалось отверстие, через которое пошло воспаление в брюшную полость. Состояние было критическое, но мы успели. Сейчас она в реанимации. Жизни ничего не угрожает.

Я выдыхаю. Резко. Как будто только сейчас вспомнил, как дышать.

– Но, – добавляет, заставляя меня снова напрячься, – ей предстоит непростое восстановление. Мы установили колостому – временно. За которую нужно заплатить. Потому что у нас их считанное количество и применяем мы их только в самых критических ситуациях.

– Заплачу, – выдаю на автомате.

– Это хорошо. Теперь дальше. Через пару месяцев понадобится ещё одна операция, чтобы вернуть всё на место. Кроме того, нужны будут специальные препараты, питание, постоянное наблюдение.

– Сколько? – перебиваю, уже понимая к чему он ведет.

– Я напишу. Вместе с названием лекарств. В аптеке их не продают. Мы заказываем из—за границы. Если у тебя есть знакомые, кто может привести в ближайшие дни, пусть везут.

– Нет.

– Тогда мы начнем давать. Если конечно, у твоей семьи есть на них средства.

– Я найду, – отвечаю без эмоций.

Мои эмоции закончились. Иссякли. Остался только холодный рассудок.

– Договорились. Пойдем со мной в кабинет. Я все подробно распишу. Чем быстрее начнём курс – тем выше шансы, что всё пройдёт без осложнений.

Глава 30

Руслан

Из больницы я возвращаюсь только телесно. Мысли мои остались там, с матерью. И с тем, где взять денег.

Сумма немалая. Хоть бери и дом продавай. Но куда тогда маме возвращаться после выздоровления? Да и кто его купит? Развалюху эту.

Вхожу и первое, что слышу – это звон рюмки.

Удушливая волна прокатывается с макушки до пяток. Скидываю одежду и сворачиваю на кухню.

Отец уже хорошо поддатый, пытается попасть водкой из бутылки в рюмку. Промазывает, жидкость проливается на стол.

Внутри меня срывает стоп кран.

Одним шагом преодолеваю к нему расстояние. Выхватываю бутылку и с размаху швыряю ее о пол.

Звон стекла оглушает, осколки летят в разные стороны, капли водки окатывают мебель и нас.

Отец в шоке таращится на меня.

– Ты заебал бухать! – с силой выжимаю из себя.

За грудиной клокочет ярость. Растет. Охватывает собой каждую клетку.

– Ты что себе позволяешь, сопляк? – вопит батя. – Берега попутал?

– Это ты попутал. Ты хоть знаешь, где мать?

– Где где, на работе. – переводит плывущий взгляд на разбитую бутылку. – ты мне бутылку должен, понял?

– В больнице она.

Взгляд отца застывает, а потом возвращается на меня.

– Что значит в больнице? На консультацию пошла?

– Ходить она была не в состоянии, – каждое слово дается с трудом. Мне хочется орать на него, схватить за грудки и трясти, пока не придет в себя и не бросит пить. – И если бы ты был дома, возможно осложнения были бы меньшими. Но ты выбрал заливаться бухлом. Как и всегда.

– О чем ты? – отец кривит губы с неверием, – какие осложнения?

Мне противно на него смотреть. Нет, я в курсе, что в его срыве виноват Тихий, но с моих тринадцати лет выходом из положение у него была рюмка водки. Верная подруга, которую он предпочитал нам с матерью.

Как он из тюрьмы вышел, так я и видел его с залитыми глазами.

А мне так хотелось, чтобы отец ходил со мной на рыбалку, как дядь Паша со Славкой. Они и меня с собой брали до поры до времени. До того самого случая, после которого все изменилось, и я стал врагом для Белозёрова старшего.

– Руслан, какие блядь осложнения? – рявкает батя, выходя из-за стола.

Покачиваясь подходит ко мне, но взгляд становится почти ясным.

– Ей операцию сделали. С кишечником беда. Там хреново все очень, – теперь оседаю на стул я.

И впервые жалею, что разбил бутылку отца. Сейчас бы пара глотков горячительной дряни пришлась как нельзя кстати.

– Что значит хреново? – хрипит он. – У нее же просто живот болел иногда.

– Не просто, – выдыхаю, устало обхватывая голову руками, – у нее какое-то воспаление было все это время. Дивертикулы или хрень какая-то. Я не запомнил название. Вот он разорвался и вызвал перитонит. Если бы позже скорую вызвал, был бы конец.

Отец молчит. Только дыхание у него учащается.

– В какой больнице она? – тяжело спрашивает.

– В семнадцатой. В реанимации. Тебя не пустят.

Он не отвечает. Уходит к себе, а спустя несколько минут хлопает входная дверь.

Сжимаю переносицу. Ощущение, будто на меня обвалился мир к чертовой матери. Еще немного и меня расплющит. Разотрет нахрен.

Встаю, принимаю душ и начинаю звонить.