«Ближние люди» первых Романовых - Вячеслав Николаевич Козляков

«привели ево в земскую избу» «стрельцы Назарко Еремеев, Федька Ладогин, Богдашко Себеженин». Их наказали кнутом и ссылкой в недавно построенный город Карпов на Белгородской засечной черте[145]. Как видим, боярин Морозов за всеми делами не «забыл» о наказании своих обидчиков…

К 1651 году боярин Борис Иванович Морозов достиг главного в карьере любого царедворца времен Московского царства — его имя стали писать первым в боярских книгах, подтверждая первенствующее положение в Думе и ближнем царском совете. Однако устные советы и участие в обсуждении всех важных дел никак не записывались, поэтому судить о его участии в управлении государством можно не по отсутствующим «протоколам заседаний Боярской думы», а только по косвенным признакам. Историку приходится обращаться к дворцовым разрядам, хотя они составлялись с оглядкой на так называемое «удаление» Бориса Ивановича Морозова из царского окружения в 1648 году. Но бывает так, что сведения буквально «прорываются» в документах, фиксируя прежнюю, никуда не исчезнувшую «силу» боярина. Подобные оговорки источников очень важны и позволяют оценить настоящее участие боярина Морозова в делах.

Показательный пример влияния боярина Морозова связан с делом известного «европейского авантюриста» Тимошки Анкудинова, выдававшего себя за родственника царя Василия Шуйского[146].

Самозванческое эхо Смуты в начале правления царя Алексея Михайловича стало досадным казусом, оставившим свой след в дипломатической переписке с рядом государств. В Москве была разработана целая «специальная операция» по поимке врага номер один царя Алексея Михайловича. В поисках самозванца, скрывавшегося в разное время в Речи Посполитой, Молдавии, Валахии, на территории восставшего Войска Запорожского, в Риме, Швеции и Голштинии, участвовали все дипломаты, бывавшие в этих государствах, а еще монах Арсений Суханов, отправленный на Афон для приобретения греческих книг и рукописей. История тем более досадная для Московского царства, что она сковывала растущие планы и амбиции по возвращению к участию в европейских делах и защите православия. Особенно в постепенно возраставшем противостоянии православных казаков-«черкас» во главе с гетманом Богданом Хмельницким с польским королем-католиком Яном Казимиром в Речи Посполитой.

Гетман Хмельницкий, как и многие другие, долго использовал пребывание самозванца Тимофея Анкудинова в землях Войска Запорожского, находившихся под его контролем. Имея на руках такой «козырь», легко было добиваться своих целей и уступок московской стороны, у которой искали поддержки в борьбе с Речью Посполитой. Участвовал ли в этих делах боярин Борис Иванович Морозов? Вопрос, конечно, риторический. Но кроме представлений о его возможностях и влиянии на дьяков Посольского приказа, что хорошо иллюстрируется перепиской по делам подавления восстаний в Новгороде и Пскове, нужны и другие аргументы. И они есть. В фундаментальной публикации документов под названием «Воссоединение Украины с Россией», подготовленной в юбилейном 1954 году, можно встретить упоминание об одном из первых «посольств» к гетману Богдану Хмельницкому во главе с Василием Унковским, отправленном 16 августа 1650 года. Оказывается, гонец, посланный «в запорожскую землю к гетману к Богдану Хмельницкому и ко всему Войску Запорожскому», получил устные указания боярина Морозова: «Да мне, холопу твоему, Ваське, — писал позже в своем отчете Василий Унковский, — приказывал словом твой государев боярин Борис Иванович Морозов, да и все твои государевы бояре, о воре о руском человеке, которой был у него, гетмана, а ныне был в Лубнах»[147]. Потом, правда, Унковскому дали новое распоряжение: оставить дело с самозванцем, порученное другому дворянину, Петру Протасьеву, но важнее другое. Перед нами редкое свидетельство прямого участия боярина Морозова в делах с поимкой самозванца Тимофея Анкудинова. Более того, именно от Бориса Ивановича Морозова были получены главные распоряжения, в общем виде подтвержденные другими боярами. Из документов становится понятно, почему в итоге была скорректирована задача Василия Унковского и для чего потребовались устные инструкции. Для поиска и устранения самозванца собирались использовать все средства, вплоть до поиска наемных убийц, хотя в итоге эти планы так и остались нереализованными. Самозванец Тимофей Анкудинов еще долгое время мог скрываться от слуг московского царя, представляясь как «князь Иван Шуйской».

История с настойчивыми поисками Тимофея Анкудинова многое могла объяснить гетману Богдану Хмельницкому о том, как делаются дела в Москве. Во всяком случае, он сделал верный вывод, безошибочно выделив главного «ближнего человека» в окружении царя Алексея Михайловича — боярина Бориса Ивановича Морозова. Именно к нему гетман обратился с личным посланием 11 марта 1651 года из Белой Церкви. «Лист» гетмана Хмельницкого был адресован «великому ближнему боярину казанскому наместнику Борису Ивановичю Морозову». Такое обращение можно трактовать и как своеобразную дань дипломатии, так как титул наместника присваивался для подчеркивания статуса руководителей посольств и бояр, участвовавших в их приемах в Москве. Существовала своеобразная иерархия таких номинальных дипломатических наместничеств, и чем выше статус боярина или дворянина, тем значительнее было место титульного города. Не случайно ранее такой же титул использовался в дипломатических делах боярином князем Иваном Борисовичем Черкасским.

Почему всё же гетман Богдан Хмельницкий именно таким образом обратился к боярину Морозову? Ведь формально особых дипломатических отношений с Войском Запорожским в этот момент не было и не могло быть.

До определенного времени в Москве избегали публично говорить о контактах с Войском Запорожским, сохраняя их в тайне, так как это могло быть предлогом для дипломатических столкновений с Речью Посполитой. Впервые о «листах» Богдана Хмельницкого к царю Алексею Михайловичу было объявлено только на Земском соборе 28 февраля 1651 года. На нем царь, бояре и представители чинов рассматривали «письмо» о «литовском деле», где говорили о нарушении «вечного докончанья» с польским королем и обращении Богдана Хмельницкого. Именно тогда в Москве заговорили о возможной отправке в посольстве к казакам не обычных гонцов, а «думных людей». Не исключено, что «лист» гетмана Хмельницкого к боярину Морозову составлен по советам посланника Лариона Лопухина: именно он, как писал гетман Борису Ивановичу Морозову, «изустно поведал, что твоя милость на нас». Иными словами, рассказал о поддержке Морозовым обращений гетмана к царю, а также посвятил гетмана в детали посольской титулатуры.

Гетман Богдан Хмельницкий хорошо знал свой маневр, и его обращение к Морозову появилось не раньше и не позже того времени, когда начался настоящий перелом в делах, приведших к принятию Войска Запорожского «под высокую царскую руку». «Имеючи мы ведомости розные, — писал гетман, обращаясь к боярину Борису Ивановичу Морозову, — что ваша милость ближним великим боярином есте у его царского величества. Тогда прошение наше вносим до вашие милости, чтобы еси заступити за нас до его